«Это может быть делом чьей-то жизни»

«Пусть Иисус будет моим кумиром»

— Каким был ваш религиозный путь?

— Меня крестили в детстве, но я не был религиозен и даже не был воспитан в какой-то религиозной традиции. В молодости я ходил на концерты, а не в церковь. В «Спартаке» пару раз бывал на выступлениях рок-группы Н.О.М. Лет в 20 у меня начался внутренний поиск смыслов. Тогда я считал себя атеистом, но проблема неверующего человека в том, что в его жизни нет смысла. Ты можешь его придумать, назвать его, но в голове постоянно свербит мысль: «Это я сам себе придумал, а настоящего смысла нет». И меня это парило. Я поразмышлял немного и понял, что смысл для меня должен быть вне осязаемого мира, как автор книги: есть книга, есть ее автор, и я хочу найти автора. Библия стала одним из потенциальных источников поиска Бога, и я решил ее прочесть, узнать, откроется ли он мне там. Мне очень понравилась фигура Иисуса Христа, то, что он проповедовал. 

Потом я стал больше и больше увлекаться учением Иисуса, искал христианскую общину, ходил к разным конфессиям: православным, католикам, баптистам, изучал богословие, и понял, что лютеранство мне ближе всего.

— В России больше православных верующих. Почему вы выбрали лютеранство?

— Когда начал читать Библию в осознанном возрасте, мне было тяжело сопоставить библейское учение с православной практикой. Сейчас мне легче принять их традиции, но тогда я не понимал, что происходит, зачем нужны мощи, попы, расхаживающие с кадилом, целование икон — всё это выглядело странно. Если бы я с детства был в этом воспитан, то может быть, было бы проще, но когда пытаешься переложить прочитанное в Библии на то, что ты видишь в православной церкви, приходится прикладывать усилия и оказывать на себя серьезное давление. Если бы других вариантов не было, я бы попытался принять это течение христианства, но, поскольку я всё-таки живу в XXI веке, у меня была возможность сравнить разные конфессии. 

Мне кажется, что лютеранство — это баланс между простотой библейского учения у протестантов и некой историчностью, традицией: есть лютеранские страны, лютеранские храмы. Так я и стал членом лютеранской общины, проявлял активность в приходе, и в 2015 году меня призвали на служение в качестве священнослужителя, рукоположили в дьяконы и направили работать в миссионерский отдел нашей церкви, который в том числе занимается коммуникацией с внешним миром. В том же 2015 году нам передали Анненкирхе.

«Вау, что это за церковь такая обгорелая»

— А вы помните день пожара?

— В те годы я учился. Сначала в Англии, затем в 2001 году вернулся в Россию, поступил в Русский христианский гуманитарный институт на Фонтанке (сейчас РХГА — ред.). В 2002 году как раз был его студентом. Музыкальными трендами я тогда мало интересовался, на концерты не ходил, и о пожаре в «Спартаке» ничего не слышал. Когда нам спустя 10 лет передали Анненкирхе, я посмотрел на фотографии и подумал: «Вау, что это за церковь такая обгорелая». А в 2015 году пришёл в неё в первый раз, и только тогда у меня в голове сошлось, что это «Спартак», и я здесь бывал.

— Помните тот день, когда вошли в Анненкирхе спустя столько лет?

— Была Пасха 2015 года, и мы с другом организовали концерт в Яани Кирик на улице Декабристов, провели его успешно, пришло много людей. После этого нас пригласил к себе епископ, похвалил мероприятие и рассказал про новую церковь, объяснил, что там тоже нужно проводить молодежную работу. Я тогда очень обрадовался, потому что в Яани Кирик было тяжело коммуницировать с местной организацией, которая занималась концертной деятельностью. 

Походил, посмотрел, вспомнил, что и как было раньше. Здесь тогда не было полов, дверей, лежал песок, какие-то лаги, доски, не было электричества, холодно. Ещё я офигел, потому что, когда епископ передавал нам церковь, я и не представлял, что она в таком состоянии. И прогуливаясь по Анненкирхе, я другу своему сказал: «Вообще это может быть делом чьей-то жизни». Намекая, что этим человеком мог бы быть он. В итоге он стал директором группы IOWA примерно в это же время, а меня летом рукоположили и осенью сказали: «Всё, теперь ты занимаешься Анненкирхе». Я сильно сюда не стремился, так совпало.

— И как события развивались дальше?

— Когда я пришёл сюда в 2015 году, здесь было несколько человек: сторож Григорий, органист Михаил Левин и ещё один пастор Александр Кудрявцев — ответственный за церковное имущество. Поскольку Анненкирхе была нашим новым церковным имуществом, он здесь понемногу начал проводить какие-то мероприятия и богослужения. Был ещё американец Лейф Кемп, который начал вести в церкви Святой Анны богослужения на английском языке и постепенно переехал сюда со своей общиной. Американская община до сих пор с нами. Мой приход сюда был связан ещё и с тем, что разные художники и музыканты начали обращаться в церковь и просить что-то провести в Анненкирхе. Первые художники пришли сюда летом 2014 года и пробыли до зимы, потому что потом стало слишком холодно. Они молодцы, хорошо здесь потрудились, прибрались. Но как-то раз здесь одобрили съёмку, за которой не уследили и сняли какой-то треш, что-то мистическое, неприятное, что снимать в церкви нельзя. Это привело к тому, что миссионерскому отделу, мне, в частности, поручили разбирать заявки. 

Сначала я свою роль так и представлял — помогать с организацией выставок и концертов. Общины как таковой тогда не было. Волонтёры из других приходов привели в порядок часовню, чтобы в ней совершать богослужения, на которые приходили в основном церковные работники. Раз я был молодым священником, а пастор Александр более взрослым и опытным, то он и проводил службы. В 2015 году почти не было богослужений, в 2016 году были еженедельно, но их посещали человек пять-шесть. Со временем стало понятно, что у людей, которые приходят на светские, культурные мероприятия в Анненкирхе и при этом интересуются духовной составляющей, возникает диссонанс. И с 2017 года я решил сам проводить богослужения, зарегистрировал общину. 

Потом я стал устраивать экскурсии и оттуда зазывать людей. Весной 2017 года я организовал первый набор на курс «Основы христианской веры». Тогда на него пришло около 10 человек, а осенью во вторую волну их было уже 60. Так постепенно начала формироваться наша община, которая сегодня насчитывает примерно 290 человек.

«Все говорят, что церковь кормится за счёт кого-то, а мы честно кормимся своим трудом»

— Чем сегодня занимается Анненкирхе?

— У нас проходят богослужения на трёх языках: английском, немецком, русском. Три раза в год идет набор на курс «Основы христианской веры» в онлайн- и офлайн-формате. Мы устраиваем выставки и концерты, в том числе за пределами церкви. Помимо этого, продаем сувениры и еду — у нас есть трапезная «Манна», кафе и лекторий с шахматным и английским разговорным клубами. Также развиваем Youtube-канал, публикуем подкасты на «Яндекс.Музыке». Ещё мы стали резидентами Брусницын-лофта, купили базу отдыха, чтобы сделать там христианский парк, и планируем открыть школу.

Все говорят, что церковь кормится за счёт кого-то, а мы честно кормимся своим трудом. Пожертвования у нас составляют маленькую часть бюджета. Мы зарабатываем преимущественно культурно-просветительской деятельностью: выставками, концертами. Для этого зарегистрировали отдельную организацию, чтобы платить налоги. Заработанные средства уходят на зарплату сотрудникам, коммунальные платежи, ремонтные работы в здании и организацию новых мероприятий. Также мы помогаем другим приходам. В общем, много чего делаем.

— У вас на YouTube-канале можно найти много разных видео, которые вы снимаете не только в других городах России, но и за её пределами. Например, в Израиле или Штатах. Как появилась идея снимать церковный блог?

— Поездки связаны в первую очередь с миссионерской деятельностью. У нас большая церковь, в которую входят много общин — от Калининграда до Якутска. И я по ним езжу, снимаю блог. Мы назвали его сериалом. Происходит много событий, хочется их запечатлеть, поделиться, сохранить в истории. Кроме того, есть поездки, связанные с нашей выставочной деятельностью. На самом деле мы делаем суперуникальную вещь. Наши прихожане, жители Петербурга, к этому привыкли, но в мире такого почти нет. Церковь, которая занимается проповедью через выставки на христианскую тематику, с библейскими сюжетами, привлекая тысячи людей — это далеко не обычная история. За прошлый год к нам только по билетам пришло 250 тысяч человек. Людям нравится, они оставляют хорошие отзывы. У нас 5,0 на «Яндексе». 

Теперь мы постоянно ищем, где что-то подобное проходит, чтобы ехать, смотреть и учиться. При этом мы можем взять в качестве референса даже современное искусство: начиная от Венецианской биеннале, заканчивая «Диснейлендом». Инструменты примерно те же, просто идея другая заложена. Раз мы зашли в эту индустрию, то нужно учиться. Из каждой поездки мы пытаемся выжать максимум. И заодно снимаем контент. Я даже камеру купил, монтировать научился.

— Расскажите, когда было принято решение отреставрировать Анненкирхе?

— В 2015 году, ещё до моего прихода, церковь обратилась в архитектурное бюро «Тектоника» за помощью в создании проекта реставрации нашего здания. Предполагалось вернуть исторический облик храма XIX века. В 2019 году я решил поменять направление проекта на консервацию. Сначала мы привлекли общественность, провели опрос, чтобы выяснить, как поступить: вернуть исторический облик или законсервировать здание и сохранить следы пожара. Тогда мы разглядели потенциал этой идеи, потому что поначалу я и сам не до конца понимал, думал, что лучше все восстановить, отштукатурить, сделать красиво. Затем мы с этим вопросом пошли в КГИОП (комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры администрации Петербурга — ред.). Комитет создал тайную встречу архитекторов и директоров музеев, где я представил новый проект с планом консервации, с которым все присутствующие согласились. КГИОП не стал выпускать пост-релиз (публично рассказывать об этом), но сама встреча заложила основу принятия идеи консервации.

— Насколько КГИОП контролирует весь процесс, и сильно ли ограничивает ваши возможности?

— Дело в том, что через КГИОП проходит проект реставрации церкви, который он может одобрить или отказать, потому что наше здание охраняется как объект культурного наследия (с 2001 года — ред.). Вся работа делится на несколько этапов: подготовительный — создание проекта, затем идет согласование с комитетом и в конце — реализация. Сейчас мы занимаемся работой по проектированию, которая тоже дробится на две части: проект сетей, чтобы нам подключили воду, провели электричество и отопление, и проект реставрации с учетом сохранения объекта культурного наследия. На сегодня проект сетей нам одобрили, а проект реставрации до сих пор не прошёл согласование. Мы очень надеемся, что осенью или в начале зимы подадим финальный проект в КГИОП, он внесёт правки, а весной 2024 года мы сможем его реализовать.

— Что представляет собой консервация в случае с Анненкирхе?

— Реставрация — это общее понятие, которое может включать и консервацию, и восстановление, и реконструкцию, и приспособление. Например, в своё время церковь приспособили под кинотеатр. 

Поэтому ничего из этого к ситуации с Анненкирхе сегодня не подходит. Наш архитектор вообще использует слово «преображение», а я использую слово «консервация», имея в виду, что обшарпанность внутри останется. По закону так можно делать при ведении реставрационных работ. Кроме того, это даст возможность потомкам при желании восстановить исторический облик. При этом мы не допускаем большего разрушения здания и делаем его приспособленным для жизни.

— Таким образом, какие ключевые изменения ждут кирху?

— Как я уже сказал, первое и, пожалуй, самое главное — это крыша. Наш потолок примерно на полтора метра ниже, чем нужно. Затем консервация стен, потому что если серьезно их потрепать, то краска начнет осыпаться. Пол сейчас временный, поэтому его тоже нужно делать. Очень хороший проект, на который мы ориентируемся — это новый музей в Берлине. Он сильно пострадал во время войны, и в нём была проведена консервация. Примерно так мы представляем будущее Анненкирхе. Сети, которые мы сдали — отопление, проводка, согласно концепции, будут внешними, их будет видно снаружи, и нам не придется штробить, портить штукатурку. Кроме того, на заключительной стадии мы хотим построить орган. Этого нельзя делать во время реставрации, потому что такую конструкцию попросту не передвинуть, но при этом дизайн инструмента относится к архитектурному решению, он должен вписываться в общий облик. Ну, и мебель нужно подобрать.

— По вашим подсчетам, сколько времени уйдёт на финальный этап реставрации?

— Конечно, нельзя ничего говорить с полной уверенностью, но в моём представлении через год мы закроемся примерно до 2026 года. Но всё может затянуться. Условно, если мы не успеем к следующей весне подготовить проект и провести его через КГИОП, то реставрация откладывается на год. Это связано с тем, что по плану нам будут менять стропила для крыши, и эту работу нельзя начинать осенью или летом.

— Проектированием занимается команда главного архитектора Москвы Сергея Кузнецова. Почему выбор пал на него, а не на местных специалистов?

— С Сергеем Кузнецовым мы познакомились на выставке его работ в Анненкирхе в 2021 году, и, когда назрел вопрос реставрации, я обратился к нему за помощью с просьбой организовать конкурс архитекторов. Здесь вопрос прописки совершенно не важен. Во-первых, он на порядок выше всех архитекторов, с которыми я лично знаком. Во-вторых, если бы мы были заказчиками, у которых есть деньги, то, может быть, нашли и привезли бы специалистов из Финляндии, например. Но так как средств на самостоятельную реализацию такого дорогостоящего проекта у нас нет, мы стали искать альтернативные пути. Сергей мне доходчиво на примерах вторых сцен Александрийского и Мариинского театров, парка «Тучков буян» на Петроградской стороне, который так и не построили, объяснил, что задумка с конкурсом недееспособна для Петербурга. И в процессе этого разговора родилась идея сотрудничества. 

— Получается трёхсторонняя история с участием вас, КГИОП и влиятельного архитектора. Насколько тяжело прийти к консенсусу?

— Во-первых, стоит отметить, что Сергей Кузнецов сразу нашёл нам спонсора, имени которого я, к сожалению, назвать не могу. Но он сразу обозначил, что деньги даёт приходу, и хотел бы, чтобы мы реализовали свою идею. Во-вторых, разумеется, Сергей — профессионал, у которого есть своё видение, но наши общие представления совпадают. В конце концов, свою кандидатуру он выдвигал, зная, что мы ищем и к чему стремимся. В-третьих, есть КГИОП, который контролирует наше историческое здание. Скорее всего, в итоге получится не совсем то, чего хотела бы каждая из трёх сторон, а нечто четвёртое, что так или иначе устроит всех — компромисс.