Прихожанка Анненкирхе Александра Рачина. Фото: Гульсияр Сайфуллина
Как в наши дни петербуржцы уходят от православия и становятся лютеранами — спросили об этом прихожанку и приходскую работницу Анненкирхе Александру Рачину.
— Я работаю в Анненкирхе, помогаю настоятелю организовывать мероприятия, курировать курс «Основы христианской веры» и другие направления деятельности церкви.
В подростковые годы я была атеисткой, в студенчестве скорее агностиком, особо не увлекалась религией и верой. Но когда полтора года назад я потеряла папу, религия стала для меня единственным вариантом того, как с этим справиться.
Я искала церковь, и православная меня не очень устроила своей строгостью. В ней меня не покидало ощущение, что я пришла на официальный прием к Богу, а меня такое не устраивало. Мне хотелось пообщаться с ним по-дружески.
В нашу церковь я попала буквально случайно — гуляла по городу, шла в этом районе и вспомнила, что есть Анненкирхе. До этого я в ней ни разу не была, хоть и давно хотела. Я решила узнать на сайте, работают ли они, и наткнулась на объявление о вводной лекции «Основ христианской веры». Тогда я поняла: это то, что я искала. Во-первых, для понимания веры, учитывая все свои проблемы в жизни, а во-вторых, потому что я искусствовед, и мне нужен был источник информации для лучшего понимания искусства. Так в прошлом январе я попала в церковь на курс ОХВ, а в июне прошла конфирмацию, стала прихожанкой, затем начала вести экскурсии, и в итоге теперь я работаю и здесь, и в Русском музее.
Для многих из нас конфирмация, когда проходит обряд посвящения в лютеранство, — это радостное событие. Но у меня остались о нём неприятные воспоминания. На конфирмацию могут прийти по желанию друзья и родственники конфирмирующегося, и они не обязательно должны быть верующими. Моя мама не пришла, она долго не принимала моего решения стать лютеранкой. И в тот день со мной была только одна моя подруга. И на конфирмации я переживала, что расстроится мама, обидится крёстная.
Сейчас для меня ценно общение с теми, кто приходит к нам в церковь. Например, на экскурсии вступаешь в диалог с людьми, и слышишь признания: «Раньше я считал, что всё это фигня, а теперь я подумал: «А что если Бог действительно есть?»» или «Спасибо, что рассказали, что верующие люди не какие-то зашуганные ребята, которые сидят по своим церквям и молятся 24 на 7».
Александра работает одновременно и в Русском музее, и в Анненкирхе. Фото: Гульсияр Сайфуллина
Для меня самой церковь — это место комфорта, и само здание, и община, люди, которые в ней состоят. У нас, конечно, нет концепции, что Бог только в церкви, поэтому я могу помолиться и дома. Но из-за того, что это какое-то близкое для меня место, оно по-особенному ощущается. Кроме того, у меня фигура Бога как-то сравнивается немного с фигурой отца, потому что я его потеряла. Когда во время молитвы мы говорим: «Наш небесный отец», — для меня это одно из лучших обращений.
Мне близка православная культура, русское искусство, свечи. Но только с точки зрения эстетики, а не духовно. Я могу зайти в православную церковь из интереса, но там я себя не почувствую так же близко с Богом, как это бывает в лютеранских церквях. Даже то, что в православии иконостасы огораживают алтарь, буквально создавая физическую границу [с Богом].
Мне же нравится момент прямого общения с Богом, в котором мне не приходится целовать кому-то руки.
И для многих становится культурным шоком узнать, что церковь может быть вполне себе свободной, говорить на современном языке и жить в ритме города, подстраиваться под него. И в этом нет ничего плохого, иначе мы просто останемся в прошлом, и никого в храме не будет.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}