«Лозунги националистов выглядят как лозунги давно прошедших войн»

Андрей Тесля — преподаватель философии и истории философии в Тихоокеанском госуниверситете (Хабаровск). Кандидат философских наук. Публицист, автор колонок в «Русском журнале», на сайтах «Гефтер», «Взгляд», «Амурбург» и других.

— Андрей, в аннотации к вашей книге сказано, что «русская нация в классическом смысле слова не сложилась». В чем это выражается?

— Возьмем англичан или французов — это так называемые нации первого призыва, они послужили ядром для формирования империй. Русская нация формировалась в XIX веке, когда империя уже существовала. И тут внезапно русские осознали, что они «русские», то есть некий этнокультурный материал, проект будущего. Проблема в том, что империя подавляет национальное. Появились разные варианты нациестроительства: славянофил Иван Аксаков ставил знак равно между русскими и православными. Публицист Михаил Катков писал, что русским может быть католик, мусульманин, иудей, главное — это вхождение в гражданское и культурное сообщество (проект гражданской нации).

Другой момент, который нас отличает: русский национализм имеет реактивный характер, как большинство восточно-европейских национализмов. Он возник как ответ на наполеоновские войны, и что гораздо важнее — польский вопрос. Польские националисты ведь хотели возродить Речь Посполитую (государство XVI-XVIII веков, которое простиралось от Балтийского до Черного морей —  «МР»), и на это нужно было как-то отвечать. Субъект должен осознавать себя русским, воспринимать русскую территорию как свою и реагировать определенным образом на угрозы.

— А современные русские националисты — представители той же идеологии?

— Если брать самое общее понятие национализма, они разделяют эту идеологию. У них есть национальная повестка, узнаваемые образы, понятийная преемственность. Но все-таки разрыв с XIX веком достаточно большой. Тогда национализм был проектом интеллектуальных меньшинств, нация подстраивалась под «хорошее общество». В XX веке появляются массовые национализмы, их первооткрывателем стал Бенито Муссолини. Преемственность между этими национализмами есть — через ключевые понятия, но они функционируют в разных контекстах и означают в принципе совершенно разное.

 Нация формируется, когда находит себе врага. 

Например, представление об исторической памяти. Осознание себя частью нации — это важное интеллектуальное и эмоциональное открытие. Поэтому первые национализмы — романтические. Все национализмы сталкиваются с важной проблемой: как перейти из конфессиональных общностей, из групповых идентичностей в индивидуальные. В XVIII веке никого не смущало, что целые униатские (украинские католические) деревни переходят в православие. Или мусульман массово крестят на Волге. Для них это был вопрос самосохранения, переход из одной групповой идентичности в другую. Современные национализмы находятся в ситуации множественных идентичностей: мы ощущаем себя не только русскими, но и мужчинами, образованными, членами шахматного клуба и так далее. Если возникнет кризисная ситуация — вопрос: какая из этих идентичностей будет решающей? Когда кричат «наших бьют», наши — это кто? Православные, русские или шахматисты? В этом смысле нация является предельной идентичностью.

Лозунги современных националистов выглядят как лозунги давно прошедших войн. Но их реальное содержание принципиально отличается. Для национализма ключевым моментом является, что нация — это субъект действия. А в выступлениях нынешних националистов субъектом является народонаселение.

— Как в таком случае рассматривать новый тренд национализма — опираться не на «простой народ», а на средний класс? Я имею в виду сайт «Спутник и погром».

— Этому есть прекрасное определение — гламурный национализм. С одной стороны, это представление о националистической повестке как об относительно интеллектуальной. Совершен выход из гетто, появился новый перспективный язык. С другой стороны, «Спутнику и погрому» свойственен стебовой момент, который легитимирует проговариваемое, устраняет привычные этические барьеры. Игровое пространство дает большую свободу. И вместе с тем оно является отказом от политического. Напомню знаменитое выражение философа Александра Кожева. В 1968 году, когда в Париже протестовали студенты, и его спросили: «Это революция?» Кожев ответил: «Нет, революция возникает там, где есть готовность умереть. Пока этой готовности нет, это карнавал».

Мы прекрасно знаем, во что может вылиться карнавал. Взять хотя бы карнавальную атмосферу выступлений 1937-38 годов, на которых требовали расстрелять троцкистов, зиновьевцев, шпионов, предателей и так далее. Но эти последствия внеполитические: политическое пространство предполагает свободу выбора, а карнавальность снимает серьезность выбора. В общем, то, что делает основатель «Спутника и погрома» Егор Просвирин важно, это выход националистического на средний класс, вместе с тем это деполитизация его, превращение в гламурный феномен.

— Поэтому национализм в российских условиях становится идеологией погромщиков?

— Конфликты в обществе могут упаковываться по-разному, и то, что они упаковываются в национализм — это интеллектуальная и духовная ситуация времени. Здесь срабатывает естественный механизм противостояния чужакам. Погромы не всегда являются националистическими. Например, средневековые еврейские погромы происходили, когда наций никаких не было. Другой важный момент: нация формируется, когда находит себе врага. Радикальный конфликт — это политический конфликт. Без подобного политического конфликта нация даже не рождается.

Презентация книги Андрея Тесли «Первый русский национализм» состоится в пятницу, 25 октября, в 19:30 в книжном магазине «Порядок слов» (наб. Фонтанки, 15). Вход свободный.