Критическая масса молодежи создаст запрос на новое кино

Тимофей Жалнин родился в Новокузнецке в 1981 году. В 1999-2003 годах работал рекламистом. В 2000 году организовал студию экспериментального пластического театра «Луксорр». До 2007 года был её руководителем и режиссёром. В 2007 году поступил в Университет кино и телевидения на режиссёра игрового кино (мастерская Сергея Овчарова).

За время обучения снял несколько работ: «Черновик», «Спички», «Балаганчик», «Алхимика» и другие. Музыкальная драма Жалнина F5 (2012) отмечена призами на фестивалях «Кинотавр», Pentedattilo (Италия), OpenPlace (Латвия) и других, а также участвовала во внеконкурсной программе 66-го Каннского кинофестиваля.

– Тимофей, почему вы выбрали Петербург для своего кинообразования?

– Отсылал свои папки на творческие конкурсы в Москву и Петербург: в столице папка не прошла, а здесь прошла, и меня пригласили поступать. Получается, не я выбрал Петербург, а Петербург выбрал меня. Все, чем я могу гордиться, создано благодаря этому городу. Мы здесь учимся, здесь живем, здесь работаем. Я не знаю, как сложилась бы судьба в Москве. С Петербургом мы дружим.

– Петербург – хорошее место для старта, но здесь низкий потолок достижений. И чтобы дальше развиваться, творческому человеку нужно ехать в Москву. Согласитесь?

– Так говорят люди, которые ищут заработка, причем заработка несложного. Ясное дело, в Москве концентрация киностудий разноформатных выше. Но Петербург не закрытый город, здесь происходит масса культурных и политических событий, и говорить о вакууме на вдохновение не приходится. Лично я космополит. Если есть интересный проект, готов работать над ним хоть в Берлине, хоть в тайге.

– Правда, что традиционное кинообразование развращает? Молодые люди вместо того, чтобы снимать кино, занимаются разрушительной для творчества саморефлексией…

– Дело даже не в саморефлексии. Есть искаженное, романтическое представление о кинопроизводстве, что режиссер приходит, ассистентка наливает кофе, он всеми командует, потом – раз – поучается фильм. Когда студент сталкивается с реальной кухней, сложными психологическими ситуациями, он внутренне сдается. Это невозможно проанализировать при поступлении, пока не начнешь снимать. Не просто бегать с камерой по подвалам «в одного» и делать какую-то забубенную арт-работу, а именно производить кино, когда вокруг тебя много-много людей, и все спрашивают, что делать, и смотрят на тебя как на лидера. Это большое испытание, не все его проходят. А там начинается самокопание и разочарование. Режиссер – очень сложная профессия.

– Вы молодой режиссер, все герои ваших фильмов молоды, в аудитории большинство – студенты. Вы ощущаете единство нашего поколения, как вы это поколение охарактеризуете?

– Принято считать, что это поколение безразличных людей. Мне, наоборот, кажется, судя по вопросам, которые задают зрители, что это очень внимательные люди. Благодаря интернету и многочисленным киноклубам вдумчивых молодых зрителей становится все больше. Несколько идеалистичный взгляд, но мне кажется, накопится критическая масса такой молодежи, и пойдет запрос на совершенно новое кино.

– Вы относите себя к какому-то кино-направлению? Скажем, к очередной попытке создать «новую волну» российского кино?

– Нет, не отношу. Что называть волной? Если два-три режиссера близкие по духу снимают в одной стилистике типа «Догмы» – нужно ли это вообще? Зачем иметь несколько клонов и наблюдать за этой могучей кучкой? Замечательно, что у нас есть палитра режиссеров, которые разговаривают с разными зрителями на разных языках. По сравнению с 90-ми годами, когда на экран было вообще не пробиться, все не так плохо. Наши фильмы участвуют в фестивалях и получают призы. Надо об этом говорить, мы не оторваны от мирового киносообщества.

– Есть две концепции: что в XXI веке снимать кино начнут все, потому что у каждого есть камера в кармане. И что тенденция к удорожанию блокбастеров продолжится, и кино будут снимать единицы. Ваш прогноз?

– Я думаю, обе тенденции сохранятся. Будут расти бюджеты у голливудских фильмов, потому что это аттракционы. Это уже выходит за рамки киноискусства. Ровно как и снятое на телефон кино не всегда можно назвать искусством. Есть классическая музыка и поп-музыка. В кино то же самое: все начиналось с авторского кино, режиссера узнавали по особому почерку. Сейчас происходит сегментирование на артхаус и киноаттракцион.

– Все-таки есть разделение на артхаус и массовое кино? Или есть хорошее кино и плохое кино?

– Существует масса примеров артхаусного кино, которое не может понять человек, не воспитанный на таком кино. При этом артхаус – не всегда разговор на непонятном языке, иногда – просто иной взгляд на вещи. Открытия, которые происходят в артхаусе, потом становятся фишками массового кино. Это лаборатория, где что-то плавится, перекипает, а потом самые яркие моменты выходят к широкой аудитории. Я бы так сказал: либо есть кино, либо его нет.

– Расскажите о вашей первой полнометражной работе.

– Снимать будем в Сибири, в горной тайге. Это очень красивые места, мы искали их летом, и надеемся, что они произведут впечатление не только на нас, но и на зрителя. По замыслу это камерная драма о людях, которые теряются в тайге и пересматривают свои отношения. История выживания, психологическая, приключенческая драма.

Три лучших фильма последних лет. Рекомендация Тимофея Жалнина

«Стыд» (2011, Стив Маккуин). Фильм о человеке, у которого атрофирован орган любви. Он всеми путями пытается выяснить, почему не может любить, и заменить похоть и вожделение настоящей любовью. За исполнителем главной роли, Майклом Фассбендером, интересно наблюдать, даже когда он молчит.

«Океаны» (2010, Жак Перрен, Жак Клюзо). Из документального материала о подводной жизни выстроена полноценная драматургия. При этом язык очень доступный, я бы мог пойти на этот фильм со своей маленькой племянницей.

«Древо жизни» (2011, Терренс Малик), если вырезать сцены с динозаврами. Мне нравится творчество этого режиссера. Но камера подкупает сильнее, чем его философия и аналогии с зарождением вселенной. Это настоящая кинопоэзия.