В российских социальных сетях еще недавно можно было вести подсчет религиозных меньшинств-большинств эффективнее любой переписи. Кроме того, там успешно ловят экстремистов, в том числе религиозных. Как Facebook помогает совершать революции, миру продемонстрировали арабы.
Около месяца назад в Петербурге вынесли приговор жителю Кабардино-Балкарии Мурату Сарбашеву, который «размещал пропаганду терроризма» на своей странице «ВКонтакте». Видеоролики теракта, видеообращение одного из террористских вождей с призывом бороться с неверными русскими и прочие призывы. Суд «наградил» эту деятельность двумя годами колонии.
В середине августа в городе был задержан Максим Байдак, член «Национальной организации русских мусульман». Ему не успели предъявить обвинение по статье «публичное оправдание терроризма» (Байдак, он же Салман Север, он же ЖЖ-юзер Malikit оправдывал в блоге действия «приморских партизан»), потому что парень уехал из России. Стоит напомнить, что «приморские партизаны» орудовали на Дальнем Востоке в 2010 году, Байдак написал свой пост в 2011, искать его стали лишь год спустя, а найдя, полиция так и не убедила суд в целесообразности помещения автора опуса под стражу. Поскольку Байдак уехал, его собираются объявить в международный розыск.
Председатель петербургской мусульманской организации «Мекка» Ринат Валиев во время празднования Дня Победы в 2013 году оскорбил в своем блоге советских ветеранов.
Немудрено, что столько сетевых экстремистов собралось именно в Петербурге: Северо-Западный округ лидирует среди других по числу интернет-пользователей — их около 60% от общего числа жителей региона. По России показатель — 43%. С 50 миллионами взрослых пользователей интернета Россия уверенно вышла на первое место в Европе.
Активное развитие интернета в России началось только году в 2005. Тогда же появились интернет-экстремисты.
«Мусульмане в Петербурге были всегда, — говорит доцент кафедры религиоведения педагогического университета им. Герцена Алексей Гайдуков. — Татар набирали в дворники, в денщики — честные и непьющие. Город изначально был мультинациональным, потому что строился на ингерманландской земле, а потом принудительно заселялся. Став столицей, он привлек богатых кавказцев и уроженцев Средней Азии. Эмир Бухарский помог построить школу востоковедения, мечеть, которую закрыли только в советские годы. И советские мусульмане, помня, что Конституция СССР гарантирует свободу вероисповедания, писали в горком письма с просьбой открыть все-таки мечеть, потому что уличные моления под дождем ведут к снижению трудоспособности советского человека.
Тогда не было исследователей, которые в каждом мусульманине видели потенциального террориста. Сейчас есть. Мусульман тоже, конечно, стало больше. Едва ли не миллион — значит, каждый пятый в городе. В том числе –— русские. Сколько женщин выходит замуж за мусульман, по просьбе мужа надевает хиджаб, а потом долго мучается над вопросом: кто же я в большей степени — жена или гражданка России? Обыватель не задумывается об этой религии, пока мусульмане не совершают преступления или пока не наступает большой мусульманский праздник типа Ураза-байрама.
Впрочем, в Петербурге на мусульманские праздники реагируют спокойней, чем в Москве. Тем более, основной раздражающий фактор — праздничный забой скота — удалось почти ликвидировать.
Все социологи, не сговариваясь, утверждают, что экстремисты пишущие и экстремисты действующие — принципиально разные люди. Это касается как исламистов, так и их противников. Среди интернет-троллей есть, разумеется, православные славяне, которые неубедительно прикидываются исламистами и отпускают разжигательные реплики. Но подавляющее большинство петербургских мусульман — это все-таки бедные гастарбайтеры, у которых для интернет-баталий мало денег и умения.
Гораздо интересней наблюдать за противостоянием в Казани, где людей, исповедующих ислам и православие, примерно поровну и никто из них не чувствует себя чужим. Там на крупных магистралях начали ставить поклонные кресты. Тут же к православному митрополиту обратился муфтий и посетовал, что среди мусульман-де много необразованных и озлобленных людей, а кресты их провоцируют на вандализм, и вот не угодно ли их переставить на территории храмов: там-то никто на них не покусится. У нас такое представить сложно. В Петербурге есть один крест, на Пулковских высотах, поставлен в память о защитниках февральской революции. Его периодически ломают, а кто — неизвестно.
Что касается перебранок в интернете, то здесь выявить истинного представителя исламской религии довольно просто. Трудно вести с ним диалог. Во-первых, такова уж модель поведения, что любое прекращение разговора воспринимается как проявление слабости. У тех же дагестанцев считается: если тебе что-то сказали, а ты не ответил — значит, не мужик. Во-вторых, женщину они, естественно, как человека вообще не рассматривают. Даже если это учитель или депутат».
Дмитрий Павлов, ассистент кафедры проблем междисциплинарного синтеза в области социальных и гуманитарных наук факультета свободных искусств и наук СПбГУ, подробно разбирался, что такое экстремизм и чем религиозный отличается от светского. Многие помнят репортажи советского телевидения о демонстрациях «леваков» на Западе: среди них тоже были экстремисты, хотя к религии их требования не имели никакого отношения.
«Я сторонник американского подхода к вопросу о том, что такое экстремизм. — говорит Павлов. — Считаю, что экстремисты — это те, кто призывает к прямым актам насилия: убийствам, тяжким телесным повреждениям, терроризму. Выход здесь такой: маргинализация. Необходимо сделать так, чтобы у экстремиста вообще не было возможности выступать в приличном обществе.
Экстремистский текст — это «несущий ярко выраженную эмоциональную нагрузку». Здесь необходима экспертиза, по результатам которой страница с текстом попадает в список запрещенных сайтов. Давно известно, что в нашем черном списке Минюста имеются несколько книг, в частности, Саида Нурси, которые на Западе никто экстремистскими не считает. Но у нас кто-то счел, что их содержание противоречит Конституции. Хотя там и нет никаких агрессивных эпитетов.
Вместо того, чтобы огульно запрещать писателей, нужно добиваться, чтобы современные мусульмане выбирали не радикальный путь, а мирное сосуществование. Чтобы выбирали ислам (религию), а не исламизм (политическое мировоззрение).
Мы знаем, что в советские годы государственная политика была направлена на искоренение религиозных традиций, тогда и возник феномен светских мусульман, когда религия оказалась только элементом национальной идентичности и не налагала дополнительных обязательств. В 1990-е годы возник вакуум, и его стали заполнять: в христианстве — протестантские проповедники, в мусульманстве — радикальные исламисты. Когда молодому человеку предлагают бесплатно, даже со стипендией, поучиться в исламском университете за границей, конечно, он соглашается.
А потом приезжает домой. И сразу предъявляет претензии родителям, светским мусульманам из советского прошлого. А почему вы не совершаете намаз? Потом — к друзьям: почему те не ведут себя как правоверные? В итоге — конфликты и, естественно, поиски нового окружения.
Я считаю, исламские университеты нужны и сейчас, но здесь, а не где-то в Чечне, и там необходимо преподавание, так сказать, в правильно формате — пригодном для наших северных городов. В Петербурге курс обязательно должен включать основы православной культуры. И даже историю города. Тогда есть шанс, что между представителями разных конфессий сохранится взаимопонимание. А где оно есть, экстремизм не расцветет».
