«Поскольку в Петербурге тяжелые работы выполняют гастарбайтеры, в городе возникла культура праздности»

Среди нестоличных городов Петербург, может быть, самый уникальный. Третий по численности в Европе и при этом не столица. Самый северный среди мегаполисов. Самый молодой. На том месте, где мы сейчас, было Литориновое море. Уже построили Парфенон, а на месте Санкт-Петербурга еще плескались волны. Холмы вокруг Павловска, Токсово и Юкки — это его берега. Потом в реке Вуокса приключилось наводнение, ее прорвало до Ладожского озера, и так появилась Нева.

Наводнения — визитная карточка Петербурга. Сейчас, когда мы видим таблички на стенах, которые поднимаются на метр-полтора от асфальта, — недоумеваем: как это тысячи людей могли погибнуть при таком невысоком подъеме воды?! И забываем, что город за 200 лет тоже поднялся метра на полтора. Наводнение 1824 года преобразило Невский проспект: мостовые тогда были выложены деревянными торцами, но их размыло, и с тех пор они у нас каменные. Тогда же работники публичной библиотеки поймали у себя в хранилищах огромного сома. Сейчас наводнение не более, чем аттракцион, и если кто от него и страдает, то это гиды с прогулочных судов. Во время большого подъема воды есть риск удариться головой о мост — на Мойке и Фонтанке, поэтому прогулки запрещают.

А бренд «белые ночи» Санкт-Петербург единолично присвоил себе, хотя такие ночи бывают и в Петрозаводске, и в Хельсинки. Сначала Федор Достоевский написал свою повесть, потом Лукино Висконти снял фильм с Жаном Марэ. В этом фильме белые ночи длятся круглые сутки, а еще все катаются на гондолах.

Примечательно, что сами петербуржцы, за исключением совсем уж неимущих, вроде Раскольникова, на лето в городе не оставались, они уезжали на дачу или за границу. Правда, было одно место для высшего общества, которое принято было посещать летними ночами — это Западная стрелка Елагина острова. Сейчас там стоят львы, но их поставили только в ХХ веке, а в XIX здесь проходили светские вечеринки, и гости наблюдали, как солнце садится в Финский залив и почти сразу поднимается обратно.

Правда, вместе с белыми ночами нам достались еще и черные дни. Зимой, на мой взгляд, передвигаться по городу можно только перебежками, от рюмочной до рюмочной. Про эти заведения общепита нужно поговорить особо, потому что в Москве рюмочная — это обязательно пьяный при входе, а стол представляет собой стойку, где все взгляды у пьющих устремлены в стену. В нашу рюмочную вполне может зайти и приличный человек, в Москве это совершенно исключено.

Чем Петербург еще уникален, так это площадью старого города. Ни в одном городе нет такого массива старых домов, почти не разбавленного современными встройками. Конечно, благодаря бомбежкам и артобстрелам у нас весь центр в «дырках» — и на их местах потом возникали «сталинки» вроде ДК Ленсовета. Ну и сейчас, поскольку несколько дырок еще осталось, всякий козел, который может получить право на застройку, строит там не что-нибудь, а стеклянную призму. На большее фантазии не хватает.

Москвичи отмечают, что у нас приятно сидеть в ресторанах. Не только потому, что в Петербурге принято говорить тихо — как в ресторане, так и в метро. Но у нас еще и мало кавказцев.

Кстати, ленинградские бомбежки, по сравнению с лондонскими, были очень невелики. Гитлер не желал уничтожения Ленинграда. Он хотел, чтобы в нем вымерли жители, а сам город остался цел.

Еще одна особенность города, которой не могут похвастать никакие другие мегаполисы — его невероятная живучесть. Население может уменьшаться с 2,5 млн до 500 тысяч (в Революцию), потом снова подрастать до прежних величин, вновь сокращаться до менее, чем миллиона, и опять расти.

Но вот этот огромный центр со старыми зданиями, в которых обитают уже совсем другие люди, показывает, что мы живем, как в театре, среди неубранных декораций. Вроде как и Раневской с Лопахиным уже нет, а мы все еще в окружении нарисованного вишневого сада.

Впрочем, люди меняются, как и их отношение к городу. Десять лет назад на Марсовом поле были груды мусора. Сейчас горожане готовы долго ходить с бумажкой в руке и искать урну. Вообще, на нас большое влияние оказывает именно близость с Финляндией: в прошлом году петербуржцы ездили туда в три раза чаще, чем в Москву.

Петербуржцы отличаются от москвичей системой ценностей и в то же время — пассивностью. Нас труднее зажечь протестом, но только не в том случае, когда власти покушаются на нечто, имеющее ту самую особую ценность. В конце концов, в Ленинграде люди вышли на площадь еще в 1987, в самом начале перестройки, дабы отстоять гостиницу «Англетер». Не отстояли: ее снесли и построили заново. Впрочем, она шедевром не была, только тем и прославилась, что здесь наложил на себя руки Есенин.

У Юрия Домбровского есть повесть «Факультет ненужных вещей». Про любого петербуржца можно сказать, что он закончил этот факультет и поэтому набит совершено неожиданными знаниями. В Петербурге есть все условия для развития, но темп жизни совсем не тот, что в Москве. Поскольку тяжелые работы у нас выполняют гастарбайтеры, в городе возникла, как в Древней Греции, некая культура праздности.  

Сам я иногда читаю лекции тем самым москвичам, менеджерам «Газпрома», которые приезжают в Петербург в длительные командировки. Им скучно в Петербурге. Но стоит напомнить, что под боком Финляндия, как все оживляются. А еще они отмечают, что у нас приятно сидеть в ресторанах. Не только потому, что в Петербурге принято говорить тихо — как в ресторане, так и в метро. Но у нас еще и мало кавказцев. Когда-то их не пустила в наш город тамбовская группировка…

Что касается трудовых мигрантов, которые строят и убирают наш город, то лично мне они не мешают.

P.S. Градоведческая лекция Льва Лурье об основных различиях Москвы и Петербурга состоялась 28 сентября в музее «Эрарта».