Чайлдфри, мусульманка и ВИЧ-положительный - о счастье и свободе вопреки мнению большинства

Леня Дзен, мастер дредоплетения, создатель социальной сети знакомств для чайлдфри:

 

«Я человек свободный. Свободный от семьи и детей. У меня есть татуировка «чайлдфри» на шее. Люди спрашивают: что это значит, дитя свободы? В каком-то смысле я действительно дитя свободы. На меня давит общество, давят родители: будь, как все, ходи на работу, заводи семью и детей. Мне некомфортно в этой системе координат. Я рисую свою систему, в которой ребенок не ставит меня в зависимое положение. Я смотрю на фотографии бывших одноклассников, во что они превратились: воплощают свою творческую и жизненную энергию в семьях, впадают в рекурсию (процесс повторения элементов самоподобным образом, например, отражение в зеркале другого зеркала - «МР»), сами себя продолжают в детях. Я свою творческую и жизненную энергию воплощаю, где хочу. Иду, куда глаза глядят.

 

Есть сообщество людей чайлдфри, которые объединяются и говорят: не давите на нас. Я создал социальную сеть чайлдфри не для того, чтобы подлить масла в огонь, а чтобы люди общались и знакомились. Дети вызывают у меня исключительно позитивные эмоции. Я еду в автобусе, вижу: унылые, серые, мрачные лица ждут, когда пробка закончится. Такие серьезные и правильные взрослые. Смотрю в окно и вижу женщину-гастарбайтера с ребенком. Малыш лепит из снега фигурку. В моем понимании, у него правильное отношение к жизни. Ему на все пофиг, он общается с миром, как велит природа. Он лепит, он творит. Взрослым есть, чему поучиться у детей». 

 

Анна, мусульманка:

 

«Я приняла ислам в сознательном возрасте, обучаясь в университете. Общалась со знакомыми мусульманами, у меня русский муж-мусульманин. Поняла, что мои убеждения полностью совпадают с исламом. Если бы я отказалась принять ислам, поступила бы лицемерно по отношению к себе. Если человек во что-то верит, он должен то же самое исповедовать. Жить по законам, которые считает правильными. 

 

Первый стереотип о мусульманке – это насильственно посаженная домоседка. Большинство моих подружек-мусульманок учатся в университетах, многие работают, занимаются общественной деятельностью. Мужья этой деятельности не препятствуют. Женщину вообще невозможно насильно запереть. Ей самой, по характеру, может нравиться воспитывать детей, готовить на кухне с утра до вечера. Среди моих знакомых предостаточно как мусульманок, так и не мусульманок, которые не выходят дальше своего двора. И они вполне счастливы.

 

Многие считают, что мусульманки не имеют права голоса в семье. Это неправда. Жена для мусульманина – это лучший подарок в жизни. С женой принято советоваться. Например, по вопросам воспитания. Не может быть, чтобы ребенка воспитывала только мама или только папа. Ислам, действительно, строгая религия. Если человек что-то берет, а что-то не берет от религии, он поступает лицемерно и безалаберно по отношению к своей жизни. Строгость ислама в моем понимании – это когда человек ответственно относится к своим поступкам. В строгости ислама нет ничего, что мешает человеку быть счастливым в этом мире. 

 

Я считаю свою жизнь правильной, чистой, искренней, верной и хочу добра всем людям. Я хочу, чтобы это добро было у всех. При этом каждый человек имеет право на свою идентичность. Невозможно принудить человека к религии. Религия – это баланс между внутренним миром и физическим существованием человека». 

 

Альберт, ВИЧ-положительный:

 

«Вирус иммуннодефицита – это диагноз, хроническая болезнь. С другой стороны, он изменил мою жизнь, причем в лучшую сторону. Во-первых, я стал более взвешенно и ответственно относиться к своему здоровью и здоровью своего партнера. Перестал откладывать многие вещи, которыми хотел заняться, на завтра. Времени на все может не хватить. Благодаря активизму я познакомился со многими хорошими людьми, которых вряд ли бы узнал, если бы продолжал жить в своей норке. 

 

Я убежден, что люди должны знать о проблеме ВИЧ. Мне всю жизнь казалось, что это где-то там, в телевизоре, что меня это коснуться не может. Каждые полгода сдавал анализы, контролировал свое поведение, никакими опасными практиками не занимался... С чего вдруг? Но эта вещь может произойти с каждым. Мне повезло, мой круг общения никак не изменился после того, как я рассказал о диагнозе. Я не ждал ни восторгов по этому поводу, ни слез, ни соплей. Человеку просто нужна поддержка.

 

Как бы человек ни хорохорился, он каждую секунду помнит о своем диагнозе. Главное – перебарывать себя, не давать скатиться в уныние «я такой бедный-несчастный больной». Раз я с этим справляюсь, все остальное - ерунда».

 

Почему востребована «Живая библиотека»?

 

Олег Паченков, эксперт Центра независимых социологических исследований:

 

«В больших городах с ростом индивидуализации у людей теряется возможность общения. Людям хочется что-то рассказать, но их никто не слушает. У них самих нет времени, чтобы выслушать других. Потребность в общении человека с человеком, эмоциональном обмене никуда не девается – есть вещи, которые невозможно передать через интернет. Людям хочется сидеть лицом к лицу, смотреть в глаза, слушать. Есть английское слово, трудно переводимое на русский, social ability – способность к социальности. Этой компетенцией мы обладаем в разной степени, но со временем ее утрачиваем и от этого страдаем».

 

Михаил Решетников, ректор Восточно-Европейского института психоанализа:

 

«Дольше всего психотерапия учит технике слушания. Обычно человек, уловив первую часть фразы, тут же говорит: «А у меня была аналогичная ситуация! А я тебе выскажу свое мнение!» Люди общаются телеграфным стилем – да, нет, как дела, все хорошо. Большинство остается невыслушанным. Как психотерапевта меня это радует, потому что все больше людей обращаются к специалистам, где с ними хотя бы нормально разговаривают. А из жизни это уходит, даже из семейной жизни. Поэтому, наверное, подобные интервью стали востребованными в XXI веке».

***