Воспоминания и стихи петербурженки, для которой Дом Басевича стал лучшим другом.
Несмотря на протесты градозащитников и сожаления местных жителей, Фонд капитального ремонта провёл конкурс и заключил контракт на «реконструкцию» Дома Басевича под апартаменты для артистов Театра балета и Академии танца Бориса Эйфмана. «Реконструкция» предполагает снос почти всего здания — образца модерна — с сохранением лишь лицевого фасада. По тому же контракту на соседнем участке планируется возвести корпус для учеников академии со спальнями и залами для занятий хореографией. И тут под снос пойдут и небольшой детский садик, и окружающий его сквер. Для кого-то это просто старые, доведённые до состояния руин, дома и немного деревьев. Для других — история — города и своя, частная, собственная. Петербурженка Анна-Виктория Веневитинова одна из тех, для кого дом Басевича и детский садик возле него, на углу улиц Большой Пушкарской и Лизы Чайкиной — не просто здания, а близкие друзья. MR7 публикует рассказ Анны-Виктории о них.
Анна-Виктория Веневитинова родилась и выросла в Петербурге, в Петроградском районе на улице Лизы Чайкиной. Сегодня она работает актрисой в Академическом театре имени Ф. М. Достоевского в Великом Новгороде. Перебралась в Новгород только год назад.
В начале 2000-х Анна-Виктория ходила в тот самый детский сад № 93, который располагался в доме 9, рядом с Домом Басевича.
В 2008-м, когда Дом Басевича расселили, Анна-Виктория пошла в школу, в 2013-м, когда он начал гореть, ходила мимо него, в 2020-м, когда уже шла борьба за дом с Академией балета, выходила на пикеты к администрации Петроградского района, и до сих пор очень переживает за судьбу своего «друга».
Фото: Анна-Виктория Веневитинова
Анна-Виктория поддержала флешмоб петербургских градозащитников "Я/Мы Дом Басевича".
— Есть в Петербурге, в Петроградском районе, одна небольшая, но очень счастливая улица, живущая под именем Лизы Чайкиной, однако так было не всегда. Первое имя улицы Гюльярная, или, в переводе с татарского, Цветочная. И это абсолютная правда. До сих пор на моей улице много клумб, с розовыми цветами, по стенам ее домов ползет дикий виноград, и все вокруг звенит от детского смеха, ведь на моей улице целых три детских садика! Вернее, с недавних пор, два.
Детский садик, куда ходила я, теперь стоит заброшенным, его хотят снести и поставить на его месте бетонную коробку. Так часто случается. Жаль. А когда-то это был замечательный садик, пусть я и не любила в него ходить. Ведь играть в саду гораздо интереснее, чем спать во время тихого часа. Зато каким был сад вокруг! Задумчивые тополя, несколько деревянных домиков, где можно было играть, большие пни недалеко от песочницы, а если отойти чуть дальше — большая кирпичная стена, а рядом — качели. Самое тихие место, мое любимое. Стена большая, почти дотягивается до серо-голубых облаков.
Я тогда ещё не знала, что это один из самых красивых домов Пушкарской улицы, что построен он в стиле позднего модерна, и что архитектура его уникальна. Тогда я была совсем маленькая, года четыре-пять, не больше. Мечтала стать актрисой, была очень непоседливой и любила гораздо больше фантазировать, чем играть со всеми в догонялки. А потому Дом стал моим самым частым товарищем по играм.
Рисунок сажей
Дождь небрежно скользил по стене,
Пошуршал штукатуркой упавшей,
По чужой непонятной вине
Дом стоял разукрашенным сажей.
Дождь лил долго, почти целый день,
А на утро мне вдруг показалось,
Будто в доме высокая тень
Варит кофе, и самая малость
Отделяет меня от стола,
От синеющей ярко конфорки,
Тень небрежно меня позвала:
«Щас вскипит! Погоди тут, в сторонке»…
Дождь небрежно скользил по стене,
Кофе черный, в нем — сахар на дне.
Где потрескался жёлтый фасад,
Будет целый у нас зоосад,
Там, где сыпется серый бетон —
Нарисованы цапля и слон!
Временами потёртый, спрессованный…
Нет уж, будешь ты, Дом, разрисованный!
Тень смеётся, почти не хрипя.
С потолка — дождевая струя.
Дождь небрежно скользит по стене…
Было б здорово, если б однажды,
Загорелась в соседнем окне,
Синим цветом конфорка, что в саже.
Фото: Олег Золото / MR7
Дом Басевича за последние семь лет неоднократно горел, его разграбили и разрушили вандалы.
В садике неприятно светили жёлтые лампы, и пахло супом. Как воспитатели умудряются заставлять детей есть то, что сами бы в жизни не съели? Загадка. Хочется к маме, уже поздно. На улице — темнота. Это потому что зима. Зимой всегда холодно, много снега, и приходится на прогулку надевать колючие шерстяные носки. А мне хочется к маме… Уже почти всех забрали. Меня обещали ещё до тихого часа забрать. Обещали, а не забрали. Так от этого плакать хочется. А в игрушки на подоконнике играть нельзя — они для комиссии… Приходится сидеть у подоконника, и смотреть, как во дворе детского сада скачет одинокая ворона, оставляя следы на только что упавших снежных хлопьях.
Вдруг в доме напротив загорается синий огонек. Помните книгу про синюю птицу? Большую, с красивыми иллюстрациями, мы ее читали с бабушкой. Может быть, этот огонёк как раз оттуда? Бывает же так, что идешь по улице, и внезапно оказываешься в сказке. Так, может быть, горит огонек неспроста? Конечно, неспроста, дом же знает, что мне одиноко, вот и зажёг огонёчек в окне напротив. Ему же тоже грустно, стоит под снегопадом, мёрзнет каждым кирпичиком, а тут я, совсем рядом. Даже слышу, как он кричит:
— Привет! А я тебя вижу.
— Привет! А я тебя знаю, я качалась на качелях прямо около тебя!
— А почему с ребятами не играла?
— С тобой интереснее!
— Ну, тогда давай дружить!
И огонек загорается ещё ярче.
А потом приходит мама. И мы идем домой. Под ботиночками, надетыми на носок, скрипит снег. Дорога белая, светлая, даже будто бы светится под фонарями. Так хорошо, что снег падает, что мама меня очень любит, что мы по дороге зайдём в магазин и купим пирожное «картошку»! А завтра меня из садика будет забирать бабушка, и мы купим пирожок! С картошкой! Как же всё-таки хорошо! Мимо проскользнула темная высокая тень. Дом, это ты?
— Мама, что это?
— Это сгоревший дом, ты разве не помнишь, недавно пожар был?
— Не помню…
А потом лифт, теплая прихожая, душ и в кроватку. Мама поцеловала, перекрестила, пора спать. Но не тут-то было. Стоило маме выйти, а мне повернуться на левый бок, как комната наполнилась синим, ясным свечением.
— Дом, ты здесь?
— Здесь.
Я помню этот сон до сих пор, хотя прошло около 15 лет, не так уж и много, но всё-таки… Помню темные лестницы, и каменные проходы, помню свечение синего огня и большую просторную комнату на верхнем этаже. Мне потом говорили, что дом этот доходный, а я до сих пор верю, что это — замок. И в спальне на широкой кровати с балдахином, в синем плаще сидит принц. Он высокий и тонкий, как тень.
***
В параллельной параллели,
Жили-были и болели
Тени, воробьи и кошки,
Как рассыпанные крошки
Чьих-то судеб отгоревших,
Точно пепел побелевших.
Параллельной параллелью
Между сном и колыбелью
Тень шуршала ночью шторой,
Перед сном чертила горы
По горам стекали реки,
И смыкались сладко веки.
Три дня подряд загорался синий свет, три дня подряд мы носились по замку и во что-то играли. А на четвертый мой друг почему-то заболел.
— Что с тобой?
— Кто-то разводил огонь… Замок опять загорелся.
— Ты обжёгся? Мой дедушка — ожоговый хирург, он мигом тебя вылечит, покажи, что случилось?
А ничего, собственно, и не случилось. Кто-то кинул спичку, кто-то вызвал пожарных, а кто-то перестал ходить в садик. Мальчик мне больше не снился. Он пришел чуть позже, когда я снова почувствовала себя очень одинокой, и, как тогда, зимним вечером, подмигнул мне синим, спокойным пламенем.
***
Из горстки рыжего огня,
Из струн гитары старой,
Слепил Господь тебя, меня,
Вот так мы стали парой.
В той коммуналке, где цветы,
Где лампочки мигают,
Где много всякой суеты,
Откуда уезжают.
И мы уехали потом,
Но, видишь, ненадолго.
Нам не покинуть этот Дом,
Друг друга, осень, Бога…
И раз не суждена весна,
И лето за горами,
Я чай поставлю, дотемна
Пусть пахнет пирогами.
Я и не знала в детсадовском детстве, что постепенно люди покидают квартиры, закрывают двери и уезжают далеко в новые районы, оставляя коридоры и комнаты на волю мальчишек-сталкеров. Поняла я это потом, когда подросла, в 12 лет.
Проходили мимо с подругами, одна из них остановилась и говорит: «Какой красивый дом!» Он тогда ещё не был под зелёной сеткой. Конечно, очень красивый, высокий, стройный, «петербургский». Тогда ещё окна дома открывались не от ветра, а от того, что люди, продолжавшие в нем жить, проветривали комнаты. Хотя, конечно, было сложно выветрить запах гари… А в мансарде ютились художники, потом они поселились на первом этаже, а недалеко от них маленький магазинчик. Это были последние обители Дома № 7.
В 2014 году было несколько пожаров подряд, а затем дом полностью расселили. Когда я узнала, что Его хотят снести, вместе с моим садиком и вместе с садом, а на месте оставить лишь бетон, мне было 20. Я уже училась, как и мечтала, на актрису, была такая же непоседа и продолжала разговаривать с домами и деревьями. Поменялось многое, но Дом оставался моим другом. Поддерживал меня, подмигивая, когда я проходила мимо, помогал придумать тысячу и одну историю, когда, казалось, оставалось только непонимание.
А потому я взяла краски, плакаты и пошла стоять в одиночном пикете у администрации, в день, когда слушания по Дому очередной раз отменили. Выбежал мужчина и попытался меня побить, что-то засняли репортёры. Но, думаю, зря ничего не бывает. Мне как-то написал житель этого Дома, рассказал о своих воспоминаниях, потом я читала разные воспоминания в интернете. И вот удивительно, у каждого Дом 7 был свой, разный, но у всех он был абсолютно живым. И знаете, почему? Мне кажется, что это особенность домов исторического Петербурга. Над каждым из них работал архитектор, и не просто придумывал планировку, а прорисовывал каждый балкончик, каждое окошко и дверную ручку… Это дома живые, дома с душой. Именно благодаря им наш город не похож ни на один другой. И, если к ним прислушаться, то можно услышать, что многим из них очень нужна наша помощь.
Фото: Анна-Виктория Веневитинова
Анна-Виктория в 2020 году у администрации Петроградского района.
***
Я не успел уснуть который день,
Перемешал свой сон в стакане кофе,
Вчера на пляже подобрал кремень,
Висит картина — память о Голгофе,
На ней — Распятие, а под ним — увы,
Стена давно уставшая от трещин,
Я камень подобрал среди травы,
Принес домой, он оказался вещим,
Он мне сказал: «Держись, не раскисай!»,
Он тоже был ужасно одиноким,
Висит картина, нет, на ней не рай,
А лишь сюжет известный очень многим:
На ней уход. От мира, от дверей,
От чашки кофе, от того, что ясно.
Кремень в меня врастает все сильней.
Мой камень,
Мы столкнулись не напрасно.
