«Месяц сидели в подвале. Еду выходили готовить на улице, на костре»

На выходных под Тихвин пришел поезд из Таганрога, в котором в нескольких вагонах разместились сотни беженцев с Украины, в основном из Мариуполя. Сейчас они в пункте временного пребывания на базе детского лагеря. Людям оказывается всевозможная помощь, работают волонтеры и врачи. MR7 побывал в лагере беженцев и собрал несколько историй о том, как во время «спецоперации» жил Мариуполь и о чем мечтают беженцы теперь.

«Слышу хлопок, смотрю, а на меня стена двигается»

— Там у нас не осталось ничего. Только котик, но он уезжать не захотел, он домашний, квартирный. Дом выгорел. Стояла черная коробочка без ничего внутри. До того, как все прогорело, я кота и еще соседского дедушку Олега Ивановича успел спустить в бомбоубежище. К ним в крышу прилетело 26 февраля. Я тогда стоял на балконе, когда ударило. На меня посыпались осколки. Я жене Оле говорю: «Пойду за Олегом Ивановичем». Спустил его к нам на второй этаж — все-таки не пятый. Олег Иванович сначала не хотел идти: «Да огня ж нет, я потом приду!» А он ходит плохо, я говорю: «Собирайся, мой дорогой, „потом“ уже может не быть». Дедушка сел к нам на диван и рассказывает: «Слышу хлопок, смотрю, а на меня стена двигается», — говорит беженец Виталий.

Ему 43, но голова седая. Со своей женой и двумя дочками-подростками они приехали в Россию. Сосед Олег Иванович остался в Украине.

Виталий стоит перед четырехэтажным советским зданием. Это детский спортивный лагерь «Огонек», куда в эти выходные приехали беженцы из Мариуполя.

Место в трех часах езды от Петербурга. Недалеко от Тихвина в Ленобласти на берегу озера Царицыно.

В воскресенье люди разместились, и лагерь загудел, зажил жизнью.

Погода стоит солнечная, беженцы выходят курить без верхней одежды, в кроксах и шлёпанцах. Лица у беженцев тяжелые, помятые, но видно, что люди наконец-то в тепле и покое, многие уже улыбается, но разговаривают негромко. Одежда тоже как будто помята и надета наспех, так носят дома.

— Душ, после полутора месяцев отсутствия воды — это очень приятно. Нашел на себе футболку, — шутит Виталий.

Про свой родной город он вспоминает, что тот цветущий и развивающийся, а потом прибавляет «был».

— Мини-парки были по голландскому образцу. А как сейчас там??? Я уехал 4 апреля. А до этого были в Мариуполе. Но семью я раньше выгнал, а сам остался еще на какое-то время. Страх еще позволял там находиться.

— Почему приехали в Россию?

— Жизнь заново начинать!

— Я имею в виду, был ли у вас выбор ехать на Запад?

— У нас с нашего района выбора не было. Но нас сюда не тащили насильно. Всегда человек стоит перед самостоятельным выбором. У вас есть кусачки для ногтей? — перебивает сам себя мужчина. — А то девочки завидуют моим шикарным, натуральным ногтям.

Я только теперь замечаю на руках длинные огрубевшие ногти.

— Мы сели с супругой, понимая ответственность за наших детей, и приняли решение ехать в Россию. Мы славяне. Славянам лучше со славянами. Зачем нам на запад, — рассуждает Виталий.

— То есть такой конфликт все-таки был? Между восточной и западной Украиной?

— Мы при своей мирской жизни особо не путешествовали, поэтому я не испытывал. А собирать слухи — не по-взрослому, — отвечает мужчина, разглядывая свои ногти.

Виталий рассказывает историю, которую слышал от деда, что при Советском Союзе знакомый деда пошел покупать белье в одном из городов западной Украины, но ему отказались продавать из-за языка. Тогда знакомый деда притворился глухонемым, но уже расплачиваясь на кассе громко и четко поблагодарил: «Спасибо!»

— Ну опять-таки, может и приврал дедушка, я не был участником тех событий, — говорит Виталий. — Стараемся прошлое не вспоминать. Будем стремиться жить, стараться!

— Возвращаться не планируете, когда все закончится?

— Разве что в гости на море.

— Что вы думаете о «военной операции», которую Россия проводит на Украине?

— Я об этом пока не думал. Мы сейчас пытаемся найти родственников, друзей. Хотя бы узнать, что родители в порядке. Мы в хорошем месте, надежном, только связи с ними нет. Нам бы побольше о своих узнать, интернет нужен. Если бы была возможность роутера такого, чтобы всем хватало. Нет местных сим-карт. Поговорить с матерью воочию было бы лучше, чем узнавать от брата, что все в порядке, — грустит Виталий.

«Предупредили бы, мы бы раньше выехали»

С Виталием мы заходим внутрь здания. Детский лагерь, переоборудованный в пункт временного пребывания беженцев, тем не менее, он как будто все-таки остался детским лагерем. Многие бежали семьями, с детьми.

Тут есть детские комнаты, где разложены игрушки и рисунки. Ко мне обращается девочка лет семи:

— А вы знали, что это собачка умеет ходить, только нужны батарейки? — в руках у нее мягкая игрушка, к которой она приделывает поводок.

— А это вот мои рыбки, рядом с собакой, — говорит мальчик дошкольного возраста, показывая на рисунок на стене. — На сколько вы оцениваете?

— Пять из пяти, — я для большей убедительности растопыривают свою ладонь.

— А может, десять из пяти? — заигрывает мальчик. Мне ничего не остается, кроме как согласиться.

— А это мой рисунок, а это мой! — начинают наперебой хвастаться дети, видя мою высокую оценку их творчеству.

В коридоре две девочки играют в бадминтон. Есть тут ребята и постарше.

Подростки, как взрослые, самостоятельно решают свои проблемы. Парень рассказывает, что учился в Мариуполе на втором курсе на «Компьютерных науках» и спрашивает, нет ли какой-то возможности поступить здесь.

Позже я увижу этого парня у стола по делам опеки.

Другой девочке, Вике, 13 лет. Она просидела с семьей в подвале месяц.

— 20 марта приезжали БТРы. Дома горели. Все черные были. Наш дом тоже сгорел. В тот дом, где мы прятались, пять раз по нему попадали. Если знали, что ["спецоперация"] будет, предупредили бы, мы бы раньше выехали.

— А теперь куда? В Петербург?

— Скорее всего, у мамы там знакомые. Я там мечтала побывать, там, наверное, красиво.

На первом этаже есть много отделов. Лагерный корпус превращен в мини-город: тут есть столовая, душевые, туалеты, прачечные, комнаты для сушки белья, а также своя парикмахерская, кабинет психолога, ветеринарный кабинет. Приезжим помогают оформлять документы, банковские карты. Стоит гул, тявкают собаки, проводятся собрания, люди занимают место в очередях. Дети делают свои дела, взрослые — свои. И все это похоже на гигантский муравейник.

Мариуполь остается в Мариуполе

— В Мариуполе пешком через весь город прошли в тот район, где наиболее безопасно, там уже ДНР был, — рассказывает Артем, он курит недалеко от корпуса со своим родственником Димой. Семья у Артема состоит из семи человек.

Оба они начинают говорить как бы нехотя. Дима сначала отказывается. Артем уточняет: «Тебе с самого начала рассказывать?»

— Записались на автобусы. Там в один день записываешься, в следующий тебя отправляют. Приехали в Володарск. Там такая процедура «фильтрация», что это — мы сами толком не поняли, но некоторые люди ее по две недели проходят. Думали, проторчим там долго.

В Володарске перевалочный пункт находится в сельской школе, люди спят на полу. Но семье Артема повезло, к ним подошел волонтер и предложил ехать «на Ростов». Семья добиралась в автобусе с военными.

— Не знаю, были это русские или ДНР, на них не было отличительных знаков. Ехали по более-менее безопасным дорогам, относительно недолго, пять часов, больше стояли на ДНРовской границе. Очередь была на таможню. Проверяли вещи, собака нюхала. Потом попали в палаточный городок. Там текучка людей. Сначала хотели отправить на Ростов, но там лагеря беженцев переполнены, — говорит Артем.

Речь его с большими паузами. Он рассказывает, что их довезли до Таганрога, оттуда на поезде полтора суток до Тихвина. Дорога заняла четыре дня.

— Значит, еще 7 апреля были в Мариуполе?

— Да.

— А можете???

— Что в Мариуполе происходит? В Мариуполе треш. Город отключен от всех связей. Нет воды, света. «Спецоперация» началась 24 февраля. И в начале марта уже не было ни связи, ничего, на третий день мы к вам пришли, — Артем обращается к Диме и снова поворачивается ко мне. — В больницах почти никого нет, медикаментов нет.

Артем и Дима жили не в самом Мариуполе, а в поселке в черте города, между двух заводов. Рассказывают, что снаряды летали над поселком.

— А кто сам город разрушил?

— Я не могу сказать точно, но мне кажется, что большая часть — это ВСУ и «Азов*» (признан экстремистским и запрещен в Российской Федерации).

— 27 марта ВСУшников уже не было, они почти сразу сдались, — возражает Дима. — Остались только «Азов*» и нацгвардия.

— Почему они свой город бомбят?

— Это не их город. Есть четыре стороны Украины, мы на востоке, они с запада. Они на украинском говорят. Мы для них, можно сказать… в их касту не попадаем.

— Почему возникло такое разделение внутри страны?

— Я не могу ответить.

— Мы просто попали под раздачу, — добавляет Дима. — Отношение российских солдат к нам было гораздо лучше.

— Ну… Мы украинских и не видели, — замечает Артем.

Артем с семьей не выходил из дома, всемером они прятались в одной комнате. Через дорогу в соседний двор попал снаряд, вылетело дерево, снесло забор — все это понесло на дом Артема. Два окна разбилось. Веранду полностью уничтожило. Но это еще повезло. Были и такие попадания, что крыши с домов слетали.

Артем и Дима рассказывают, что видели разбомбленные девятиэтажки и выжженные дворы.

— Три дома стояли полукругом. То, что я видел, сейчас это просто три черные коробки, там внутри ничего нет. В частном секторе по улице метров 700 длиной только два дома целых осталось. Остальное или сгоревшее, или без крыши, — вспоминает Дима.

Он рассказывает, что семьям, живущим в многоэтажках, приходилось разжигать костры во дворе, чтобы приготовить еды. Затем подниматься на свой этаж. Лифт не работает. Сбегать к костру и обратно нужно было по несколько раз в день.

— А про Бучу вы слышали? Это рядом с Киевом.

— Нет, не знаем, что там.

— То есть так и получается, что западная Украина поехала на запад, восточная — на восток?

— Да по-разному, кто-то от нас к родственникам и на Запад уезжал, пока были открыты дороги. За два дня до нашего отъезда в сторону Бердянска ДНРовские войска уже не выпускали, женщин и детей — еще да, а мужчин забирали в армию. Увидели подходящего по возрасту — все, пошел!

Фотографий Мариуполя у Артема и Димы нет, как нет их и у других беженцев. Их стирали при пересечении границы, «чтобы быстрее проходила таможня».

— Но у нас сфотографировать возможности и не было. Электричества нет, был пауэрбанк, но мы им пользовались только чтобы посмотреть время на телефоне.

Планы людям строить сложно, пока в голове «отходняк». Дима хочет пойти на вагоностроительный завод в Тихвине. Такой же завод был и Мариуполе.

— А домой не хотите?

— Город разрушен, пока он восстановится… — говорит Артем.

— Да хотелось бы. Дом остался. Дом целый… — возражает Дима.

— Как же все-таки получилось, что вы, украинцы, были одной страной, а сейчас больше симпатизируете России?

— Я родился в Иванове, в России, а потом СССР располовинили. И хочется, хочется вернуться…- Дима возвращается мыслями к дому. —  Бросать не хотелось… Может, если детей бы и не было, и не поехал бы… не знаю… и друзья остались…, — Дима и Артем закуривают по новой.

«Плакали и писали, писали и плакали»

Такие истории есть у каждого. У всех они похожи. Многие беженцы общительны и готовы поделиться своими мыслями. Кто-то выехал из Мариуполя в конце марта, другие только в первые дни апреля.

— Мы собаку одиннадцать дней на руках везли. Она член нашей семьи. Терпела, дрожала, но выдержала, — рассказывают Галина и Таня перед ветеринарным кабинетом, там животным дают успокоительные.

— Наш путь до сюда был тернист, где нас только не было. Но тут лучше, чем везде, где мы были, — говорит семейная пара в курилке.

Но есть и те, кто говорить не хочет или не может.

— Я буду вспоминать, плакать начну, — отказывается говорить пожилая женщина, вышедшая на прогулку к озеру.

Люди потихоньку устраивают свой быт, записывают детей в садики и школы, сами ищут работу. Подходит время обеда. В столовой дают борщ и рис с курицей. Питание в лагере трехразовое.

У столовой вьется чей-то кот. «Прижился…» — говорят люди, глядя на животное.

И животным, и людям при необходимости помогают врачи.

— Ситуация стабильная. Большинство в удовлетворительном состоянии. Есть обострения гастритов и язвенных болезней, артериальная гипертония, но все в пределах нормы. На стационарный этап мы отправили 6−10 человек, это всего 1%. Работаем вместе с Роспотребнадзором, которые контролируют распространение эпидемий, — говорит девушка-врач.

— Коронавируса?

— И его в том числе. Пока ни одного положительного мазка не выявлено, хотя мы осмотрели только 70% прибывших. Также оказывается психологическая помощь. Есть, конечно, небольшие недовольства, но волонтеры быстро их решают, — отвечает врач.

Волонтеров опознать нетрудно: на них надеты синие жилетки.

— Мы помогаем заполнять заявление в банк, в пенсионное, образование, социальная защита населения, это же кипа бумаг, — говорят две девушки-волонтера.

Также они составляют списки, кто в чем нуждаются, и отвечают на бытовые вопросы: «где взять веник», «что делать, если нет тазика». Таких вопросов много.

— И много людей, которые садятся заполнять документы, но, пользуясь случаем, выговариваются, как им тяжело было. Волонтеры могут помощь проводить до кабинета психолога. Многие работники плакали и писали, писали и плакали, — рассказывает волонтер.

В пункте временного проживания беженцы будут находиться 90 дней, а потом уже решать, куда ехать дальше. Сегодня к ним приехали из центра занятости.

А пока нужно думать о том, что происходит сейчас. Делать простые дела. Галина и Таня выходят на прогулку со своей собакой.

— А что за порода?

— Двортерьер! — шутит Галина.

А когда я ее спрашиваю, что думает по поводу происходящего, говорит:

— Я придерживаюсь того мнения, что миру — мир! На всей Земле. Везде живут люди, получается вот так. Это политика, и я туда не лезу. Я просто хочу, чтобы все мои близкие были живы и здоровы. У меня там остались родители. Они в Угледаре. Живут в подвалах, готовят на улице. За водой боятся ходить. Им по 70 лет. За гуманитарной помощью ходить страшно. Один раз туда прилетело, люди теперь боятся ходить.

— Гуманитарная помощь с какой стороны?

— Да уже не важно. Лишь бы она была и ее можно было взять. Связи нет, что с родителями, не знаю. Там много других людей, которые за мир во всем мире. Просто пришло вот такое время. Это политика, — повторяет Галина. — Люди никого не винят. Они просто хотели жить. И не нужно было, чтобы их трогали. Просто жить.

Оживление в лагере так и не стихает. Кажется, оно продлится до самого вечера и еще застанет ночь. Люди будут и дальше копошиться в очередях с документами. На подъезде к лагерю мирно стоят машины и с украинскими номерами, тех кто ехал своим ходом, и российскими — тех, кто приехал помогать соседнему народу и привез какие-то вещи для беженцев.