Дневники блокадников как стратегии выживания

Европейский университет опубликовал первый том новой серии проекта «Библиотека «Прожито. Блокада». Книга ««Я знаю, что так писать нельзя»: Феномен блокадного дневника» — это сборник текстов из дневников блокадников, посвященных стратегии выживания в осажденном городе. Прочитайте отрывки из книги.

Составители сборника — исследователи Центра изучения эго-документов «Прожито» — научного подразделения Европейского университета в Петербурге. В Центре собрано более 7,5 тысяч дневников от начала XVII до начала XXI века. Но блокадный корпус стоит особняком. В нем представлены авторы всех возрастов — от школьников младших классов до пенсионеров, примерно равное число мужчин и женщин. Это «очень нетипично (в другие периоды дневники чаще вели взрослые мужчины — ред.) и может быть объяснено только уникальностью условий, при которых дневник становится универсальным инструментом самосохранения», — считают исследователи.

Тетрадка дневника для сотен блокадников явилась собеседником и утешителем, пространством, где человек, находящийся в бесчеловечных условиях, мог оставить свидетельство переживаемого, осознавая, что это необходимо записать.

Книга «Я знаю, что так писать нельзя…: Феномен блокадного дневника» — вышла под научной редакцией доктора исторических наук Никиты Ломагина. В ней представлены семь дневников ленинградцев. Перед каждым текстом — короткое предисловие составителей об авторе текста и особенностях дневника.

Учитель Александр Бардовский

Он вел дневник с 22 июня 1941 года до 3 января 1942-го, 20 января Бардовский умер от голода. Копию дневника передала в Ленинградское отделение Института истории ВКП (б) вдова Бардовского в 1946 году.

Среди особенностей дневника Бардовского исследователь факультета истории ЕУСПб Алексей Павловский отмечает, что автор фиксировал на страницах дневника множество блокадных слухов. «Говорят» — едва ли не самое частое слово в этом дневнике. Лишенные полноценной информации о ситуации в городе и за пределами кольца осады ленинградцы действительно, во многом «жили слухами». Также Бардовский много размышляет о происходящем, его отношение к роли партии и власти в целом в стране и в блокированном городе амбивалентно. Бардовского спасает любимая работа, и любовь к жене — Аленушке. Уже умирающим он пишет:

«А самое большое утешение — забота и любовь Аленушки. Так ужасно — лежишь под одеялом один, беспомощный, в холоде, полуголодный, одни высохшие кости + кожа, — и думаешь, темнеет, с Аленушкой всегда может что-нибудь случиться, она так плохо ориентируется в темноте…».

Партийный агитатор и могильщик на кладбище Анисим Никулин

Никулин вел дневник с 10 января по 7 апреля 1942 года. Анисим — преданный партиец, участник Гражданской войны. В конце августа 1941 года до января 1942-го он был начальником штаба оборонительных работ по Октябрьскому району Ленинграда, а потом получил партийный приказ — организовать работы по выкапыванию траншей для погребения умерших на Смоленском кладбище.

10 января 1942 года Никулин записывает в дневнике о своей новой работе:

«Правда скажу, меня это немного обидело. Мне казалось, что для этой работы высшего Военно-полит. образования не требуется. Но когда подумал, пришел к выводу, что это очень ответственное поручение, и ответил — «я прежде всего коммунист и любое поручение партии буду выполнять с энтузиазмом, добросовестно и поручение считаю как большое доверие.

В чем дело? Почему? — дело могильщика большое и важное дело.

А вот почему. Прошу внимательно это запомнить"".

Далее Анисим Никулин подробно описывает, сколько людей и по каким причинам умирает в городе, как тут холодно, какой голод, нет водопровода и канализации, есть обстрелы, бомбежки и пожары. И сколько мертвых — так что похороны стали проблемой, а при оттепели трупы начнут разлагаться и это грозит жизни города. Никулин далее пишет: «Итак, по совместительству иду на новую работу, работу важную, сложную, тяжелую, но почетную». И прибавляет, что сам за это время потерял в весе 14 килограмм, но «здоров и бодр».

Старшеклассница Софья Гутшабаш

Ленинградская школьница Софья Гутшабаш вела дневник с июня 1941 по январь 1944 года. Этот дневник уже в 1970-х Софья Абрамовна переписала, получился гибридный текст — сочетание дневниковых записей и воспоминаний. Пятнадцатилетняя девушка и взрослая женщина как будто встречаются на страницах этого текста, но взрослая не оценивает поступки юной и не рефлексирует, а старается внести в текст максимально больше воспоминаний.

Девочка Софья фиксирует и учебу в блокадной школе, когда «тащишься туда за тарелкой супа», и работу на заводе, потому что нужна рабочая карточка, и длительные тяжелые болезни, когда месяцами пришлось лежать в больницах — абсцесс, брюшной тиф и туберкулез. Она пишет о смертях в семье и о своей надежде выжить. Софья записывает в сентябре 1942 года:

«Я хожу! Я жива! Я буду теперь жить!
думала, что пролежу в больнице неделю-другую, а пролежала около пяти месяцев. У меня оказался межреберный гнойный абсцесс и мне, при дистрофии II — III стадии и цинге профессор Лисовская сделала операцию. У меня была очень высокая температура, не было аппетита, поэтому я истощалась все больше. Четыре месяца я пролежала, не двигаясь, на одном правом боку. На плече и бедре образовались страшные пролежни, я не в состоянии была поднять голову. Перестала разгибаться правая нога. Но я не теряла бодрости духа, по возможности читала книги и вязала, лежа на правом боку».

Молодая ленинградка Нина Обухова-Духовская

Нина вела дневник с 11 сентября 1941 по февраль 1943 года. Нина за блокаду сменила несколько мест работы — от стационара в «Астории» и книжного магазина, ныне известного нам как «Книжная лавка писателей» на Невском, до завода и лесозаготовок. Нина описывала все, что видела, и ее дневник — ценнейшее свидетельство о жизни города. Нина книгочей. Она перечисляет любимые книги, составляет даже таблицу, представляя, какие книги возьмет в эвакуацию.

Нина фиксирует, как меняется ее внешний облик. 20 декабря 1941 года она записывает (до этого в семье случилась настоящая драма у матери Нины украли паспорт, деньги и карточки и всем пришлось невероятно тяжко): «Я довольно, таки, подробно описываю свою жизнь, искалеченную и изломанную; не жизнь даже, а существование. Остается теперь только описать свой внешний вид.

По-моему, я не очень изменилась. Безусловно, истощена и похудела: от истощения сильно задерживаются менструации. Безусловно, подурнела, постарела и осунулась. К счастью, еще бодра, хожу быстро, не опухла, т. к. стараюсь поменьше пить.

На улицу я показываюсь в самом отчаянном виде: пальто на мне потертое, с оторванными карманами, с торчащей белой ватой; на голове — два платка, на ногах валенки, две пары чулок и 3 пары носок; на руках — двое варюшек и перчатки. Фигура не изящная в высшей мере, но в темноте никто меня не видит, да и не до этого сейчас. Я уже забыла, как я выгляжу причесанной, на высоких каблуках, в костюме или в шелковом платье".

Заведующий сектором печати горкома ВКП (б) Александр Гришкевич

Журналист Гришкевич вел дневник с 1 сентября 1941 по 31 мая 1943 года. Его записи — живые сцены, которые Гришеквич торопился перенести на бумагу, короткие эпизоды он озаглавливает: «Голод», «На Волковском кладбище», «Жадность» и т. д. У Гришкевича в записях получается совместить, на наш нынешний взгляд, несовместимое — жестокие и трагические сцены увиденного и слова о том, что коммунисты «выше голода», в отличие от «дистрофиков», а роль партии вдохновляет и ведет вперед.

Одна из записей Гришкевича:

«5 февраля рассказал Кожемякин Т.А.:

— Встретил знакомую молодую женщину. Разговорились о жизни. Она сетует на трудности.

— Одно время хорошо мне было. В нашей квартире водилось много мышей и крыс. Я ставлю капкан и мышеловки и, таким образом, мы (у нее двое детей) каждый день ели «дичь». Сейчас вся эта «дичь» перевелась…

— Слушай, неужели ты до этого дошла?

— Я бы и человечину ела, если б не боялась ответственности…«

Театралка Берта Злотникова

Выпускница средней школы 1941 года Берта Злотникова вела дневник с 1 октября 1941 по 16 ноября 1942 года. Девушка, безумно влюбленная в театр, обожающая культурную жизнь Ленинграда и мечтавшая потупить в вуз и заниматься творчеством, страдает и от голода и холода, и от «тупости и грубости людей на заводе», где вынуждена работать ради рабочей карточки, и от войны в целом, порушившей её жизнь. При этом самодисциплинирует себя на страницах дневника: «Хочу выработать в себе терпение и убеждена, что это возможно в применении ко всему, кроме желудка».

8 декабря 1941 года Берта записывает:

«Сколько я пережила вчера, пока дошла до завода! 39 градосов, мороз, вьюга, бессилие. Сколько пережила я сегодня, пока добралась домой! Я радостью и удовлетворением хочу пережить все, что суждено во имя прекрасного будущего, в которое я верю, как в дневной свет. Кажется, что строчка ползет на строчку. Мама мне сегодня сказала, что меня не узнаёт, что я стала нервной до сумасшествия. Да, она права. Без искусства я зверею. Пять месяцев жить без театра! Я скоро стану зверем, мне становятся понятны тупость, грубость людей на заводе. Безумно люблю театр, обожаю. Скорее бы дожить до веяния театра. Я не могу жить без театра, ибо я стану зверем».

Школьник Владимир Томилин

Единственный текст, воспроизведенный факсимильно в этой издании — это дневник школьника Владимира Томилина. Подросток ежедневно пишет о том, что он ел или вообще ничего не ел в смертное время — с 14 ноября по 31 декабря 1941 года. И именно это перечисление скуднейшей еды, написанные детским почерком делает дневник еще более впечатляющим документом. Есть редкие записи о том, как мальчик не спит всю ночь, чтобы к пяти утра пойти в очередь за едой, а также о том, как пытался расколоть полено, но не хватило сил, и от этого потихоньку заплакал, как удалось выпить по рюмочке портвейна.

В самом конце 1941 года Володя пишет: «Решил себя перевернуть, дал себе слово никогда больше не пить. Не огорчать мать. Слушать все ее советы и внушения. И как-нибудь заглаживать свою вину перед сестрой Зиной».

«Сохрани мою печальную историю…»

О ценности личных записей ленинградцев задумались еще в период блокады. В ноябре 1942 года в райкомы ВКП (б) были направлены директивы по организации комиссий для сбора материалов о жизни города в блокаде.

В апреле 1943 года постановлением Ленинградского обкома ВКП (б) была создана городская комиссия по составлению хроники Ленинграда и Ленинградской области в Отечественной войне.

Все материалы, в том числе личные дневники ленинградцев, должны были сконцентрироваться в Ленинградском отделении Институте истории ВКП (б). Сотрудники Института даже проводили встречи на предприятиях — еще до окончания войны, говорили о важности и «долге каждого ленинградца и ленинградки» по передаче блокадных дневников в Институт. Так, еще до окончания войны, собралась коллекция из 49 личных свидетельств. Уже в 1947 году в «Ленинградском газетно-журнальном и книжном издательстве» вышел сборник «Ленинградцы в дни блокады», в котором в отцензурированном виде появились выдержки из двух дневников этого собрания.

Но в 1949 году началось «Ленинградское дело», ни о какой публикации дневников из этого собрания речь уже не шла, многие сотрудники Ленинградского отделения Института истории ВКП (б) стали жертвами репрессий, в частности, директор отделения Сергей Аввакумов.

Голоса авторов блокадных дневников громко зазвучали лишь тогда, когда была опубликована «Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Партийное руководство Ленинграда долго противилось публикации этой книги, впервые она была издана в Москве в 1979 году, а в Ленинграде в 1984-м.

«Сохрани мою печальную историю…» — так строчками из дневника была озаглавлена в 2011 году увидевшая свет книга, публикация записей блокадной школьницы Лены Мухиной.

Всего, сейчас известно примерно о 500 блокадных личных текстах, опубликовано примерно 200.

«Мы видим это намерение — вписывать себя в историю, пытаться мыслить исторически — у самых разных авторов: у литератора, у школьницы, у продавщицы, у могильщика. — пишет в предисловии к изданию Европейского университета поэт и переводчик Полина Барскова. — Среди сложных и разнообразных причин, зачем/почему блокадники с такой интенсивностью вели дневники, преодолевая все трудности, необходимо отметить одну: понимая, что находятся на грани гибели, они желали остаться в истории… именно в этой „бытовухе“, постоянном повторении походов за водой и едой, в бесконечных списках с указанием времени воздушных тревог и цен на блокадном черном рынке заключается истинное историческое значение блокадного дневника: из тысяч голосов… возникают очертания блокадной повседневности, из множества персональных историй сплетается всеобщая история блокады».

В новом издании Европейского университета авторы-составители проследили историю бытования блокадных дневников, их публикации, их использование в музейной практике, театре, кино.

— Мы хотели подобрать для первого тома разные тексты людей с разными судьбами, разных социальных характеристик, — рассказала MR7 соавтор издания Анастасия Павловская. — Так получилась объемная картина и жанра блокадного дневника, и блокадной действительности.

По словам Анастасии, второй том серии будет посвящен эвакуации, в планах также создание тома, где займут место публикации дневников 1940-го года — «предблокады», и отдельно Павловская хочет собрать том по дневникам ленинградок-блокадниц.