«Не те, кто хочет ликвидировать „Мемориал*“, его создавали. Люди как работали, так и будут работать»

Государство всеми силами борется с движением «Мемориал» *, которое более 30 лет занималось историей репрессий в СССР. В столице через суд могут быть закрыты правозащитный центр «Мемориал» * и общество «Международный Мемориал» *. Свою работу продолжает петербургский «Мемориал» *. О том, что происходит в городском обществе на фоне столичных «репрессий», мы поговорили с его руководителем Ириной Флиге.

Фантастическое время

Мемориальское движение зародилось в СССР еще до перестройки. В Ленинграде общество провело свой первый митинг в Юсуповском саду 14 июня 1988 года. Он был посвящен памяти жертв политических репрессий.

— Это было то фантастическое время, когда страна стояла на пороге перемен — экономических, политических, культурных. И для всех было очевидно, что залогом этих перемен является память о ГУЛАГе — это прошлое надо было осмыслить, — говорит директор петербургского «Мемориала» Ирина Флиге.

Но потом память о ГУЛАГе так и не была проработана, проговорена, преступления советской власти и НКВД не были осуждены, память о терроре не стала общенародной, в какой-то степени даже маргинализировалась и в то же время профессионализировалась, став уделом историков. «Мемориал» * стал углубленно заниматься сбором и анализом архивных документов, так произошло во многих городах: Москве, Петербурге, Рязани, Перми, Красноярске и других. Каждое из обществ по всей стране занималось и правозащитным, и историко-просветительским, и социальным направлением, но каждое было и остается индивидуальным.

— Поэтому в названии «Мемориала» мы читаем — «Благотворительное, историко-просветительское и правозащитное общество», — отмечает Ирина Флиге. — Вся конструкция прав человека базируется на одной аксиоме — на праве человека на жизнь. А в СССР, как и в современной России, аксиомой являлось и является право государства на убийство, и для «Мемориала» * работа с защитой прав человека, его права на жизнь — важнейшее направление, ведь и сегодня в России по-прежнему надо доказывать право человека на жизнь и свободу. Но каждая организация «Мемориала» работает по-своему, у нас в Петербурге ведущими направлениями стали историко-архивная и социальная работа.

Смена поколений

Петербургский «Мемориал» сегодня объединяет около 700 человек, чей средний возраст примерно 75 лет. Организация продолжает свое социальное служение, начатое 30 лет назад. Но если поначалу, в 1990-е, надо было в обычных бытовых вопросах помогать тем, кто пережил лагеря и тюрьмы и вернулся живым, то потом на первый план вышла необходимость и возможность выслушать этих людей. Им было трудно говорить, но потребность высказаться была велика. Сейчас ушло поколение, которым в 1990-е было по 70 лет, но их детям, рожденным в ссылке, тоже нужна поддержка. Далеко не всем удавалось получить образование, найти более-менее приличную работу даже уже в «вегетарианские» времена 1960−1970-х годов, потому что они все равно оставались «детьми врагов народа». И этим людям сейчас помогает «Мемориал» — навещает, поддерживает, выслушивает. А они, видя, что происходит со страной, снова переживают свое прошлое, звонят и плачут.

— «Международный Мемориал» * — это одна организация и в то же время это много разных независимых организаций, — говорит Ирина Флиге. — Все спрашивают о возможной ликвидации «Мемориала» *, но не те, кто хочет его ликвидировать, его создавали. Они могут вычеркнуть юрлицо из своих реестров, но что изменится? Люди как работали, так и будут работать.

В Петербурге «Мемориал» ведет все свои программы: собирает архив, библиотеку, создает выставки, издает книги о ГУЛАГе и терроре, занимается тем, что называется «Некрополистика террора и ГУЛАГа». Это уникальное направление работы именно петербургского «Мемориала» — сбор и инвентаризация материалов и данных обо всех местах массовых захоронений: расстрельных полигонах, тюремных и лагерных кладбищах, кладбищах спецпоселенцев. За эти годы разработана научная методика описания этих объектов и методика работы с ними.

До сих пор идет запись устных историй тех, кто пережил репрессии. Если в 1980—1990-е годы это были те, кто прошел через тюрьмы и лагеря, то теперь это их дети, родившиеся в ссылке, и те, кто остался в раннем детстве без родителей. Эта травма не изжита: им трудно говорить, тяжело вспоминать, многие годы и десятилетия они молчали и никому не рассказывали о своей семье.

Происходящее сегодня заставляет задавать вопросы о прошлом

30 лет назад в «Мемориал» шел поток людей, которые хотели восстановить судьбу близких — приходили в день приема раз в неделю по 100−200 человек. Они приносили фальшивые, выданные властями справки о том, что их родные умерли от воспаления легких в 1942—1943-х годах в дальних лагерях, хотя на самом деле были расстреляны еще в 1937—1938-х, в годы Большого террора. Потом поток стал меньше с уходом старшего поколения, а примерно с 2015 года, как говорит Ирина Флиге, снова резко вырос: правнуки хотят узнать судьбу прадедов, причем хотят разузнать все подробности, которые только можно найти.

— Такой массовый запрос на знание о прошлом возник потому, что люди сталкиваются с сегодняшними ограничениями прав и свобод, ограничениями деятельности общественных организаций, политических течений, с пытками и произволом, — уверена Ирина Флиге. — Растет число политических заключенных, число фальсифицированных дел. Чем нынешний иноагент отличается от «польского шпиона» 1937 года? Да ничем. И происходящее сегодня заставляет людей задавать себе вопросы: «А как это было тогда? Как люди сопротивлялись системе?»

Флиге отмечает, что все чаще наши молодые современники обращаются к великому спору Варлама Шаламова и Александра Солженицына о лагерном опыте. «…Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью, — писал Шаламов. — Ничего нужного, полезного оттуда никто не вынесет». Солженицын же писал: «Благословение тебе, тюрьма!», видя в лагерном опыте развитие человеческого достоинства. Сегодня люди снова задумываются, что делать с этим опытом, потому что он присутствует в их жизни.