Истории

«Без этого понимания нам не постичь феномена блокады»

Как в Петербурге собирают и изучают дневники простых людей военной поры.

Проект «Прожито» собирает, оцифровывает и публикует личные дневники на русском, белорусском и украинском языках. Особая категория — записи военных лет. О том, сколько их сохранилось и что нового из блокадных дневников могут узнать ученые, MR7 рассказала Анастасия Павловская, редактор Центра изучения эго-документов Европейского университета в Петербурге.

— Что из себя представляет собрание военных и блокадных дневников проекта?

— В проект «Прожито» включено около тысячи русскоязычных дневников периода Второй Мировой войны. Это и фронтовые, и тыловые дневники, и те, которые люди вели в оккупации, отдельно выделяем партизанские дневники, дневники остарбайтеров, эвакуированных и дневники, которые люди вели в блокадном Ленинграде. Из общего корпуса в тысячу дневников 520 — это блокадные. Безусловно, это далеко не всё, что нам известно. Но мне и эта цифра кажется колоссальной, ведь всему проекту «Прожито» сейчас известно всего о восьми тысячах дневников, которые велись на территории Российской империи и СССР в период с конца XVIII по XX век.

В военных дневниках, которые вели люди, просматривается две основные мотивации: дневник становился собеседником, другом, помогал переживать тяжелые периоды, в то же время дневник становился посланием в будущее, ведь люди хотели оставить свидетельства происходящего.

HVHnAlfpUaE1.jpg

Анастасия Павловская. фото vk.com

— Часто приходится читать, что советским военным было запрещено вести дневники.

— Да, запрет существовал, но люди все равно делали записи, как правило, достаточно короткие. Они фиксировали события — гибель однополчан, письма из дома, бои, свое местонахождение, были и размышления, воспоминания о прошлом — довоенной жизни. Дневники хранились потом в семьях, но есть экземпляры в нашем проекте, которые были найдены поисковиками на местах боев, там, где оборвались жизни авторов этих записей.

— Среди блокадных дневников мало записей, которые вели пожилые люди. Почему так вышло?

— Многие забывают, что в Ленинграде был элементарный дефицит писчей бумаги — люди писали на обрывках, в конторских книгах. Бумага быстро и хорошо горит, и ослабевшему человеку сжечь ее в буржуйке было легче, чем распилить деревяшку, которую еще найти надо было.

Да, из-за того, что у нас мало дневников пожилых ленинградцев, мы меньше знаем о стратегиях их выживания. Но в других записях мы видим эти образы пожилых, очень разные образы. От спасительниц-бабушек, которые могли разумно организовать скудное блокадное питание семьи, до записей Лидии Гинзбург, которые потом легли в основу ее «Рассказа о жалости и жестокости» — о том, что делает голод со старым человеком.

— Вы как-то рассказывали, что в дневниках люди записывали в том числе цены на черном рынке, это будет как-то обобщено, проанализировано?

— Да, исследовав корпус блокадных дневников, мы получили сводку цен на рынках в разных районах города в конкретные месяцы блокады. Теперь у нас есть возможность составить некое представление о ценообразовании на черном рынке, об эквивалентах разных товаров — а такие вещи в историографии пока не очень хорошо освещены. В планах создать полный корпус блокадных дневников, чтобы записи сопровождались геотэгами, выделялись и сопровождались справками все упомянутые персоны, чтобы были зафиксированы цены, зарплаты, квартплата — такие вещи, из которых можно сделать выводы о повседневной жизни в городе. Без этого понимания нам не постичь феномена блокады и полноту этой трагедии.

— Как пополняется корпус дневников проекта и какую роль играют волонтеры в развитии «Прожито»?

— Я каждый день просматриваю в Сети информацию по ключевым словам «блокадный дневник», чтобы не пропустить ничего нового. Вместе с волонтерами мы ищем новые материалы в библиотеках, архивах и музеях. Много военных дневников хранятся в семьях, мы их копируем, поэтому нередко именно сайт «Прожито» становится площадкой для первой публикации текстов. Волонтеры — это наша движущая сила, они ищут тексты, готовят их к загрузке на сайт, расшифровывают и сверяют рукописные дневники для последующей публикации.

— Есть ли какие-то записи, которые лично вас поразили в последнее время?

— Дневник юной москвички Элеоноры Доброчаевой, которая уехала в эвакуацию со своим интернатом. Так вот там почти нет ничего о войне — девушка пишет об отношениях со сверстниками, очень подробно, хорошим литературным языком, это какой-то изолированный мир ее собственной подростковой жизни.


элеонора доброчаева1.jpg

Элеонора Доброчаева (вторая справа) с родными. Фото предоставлены проектом "Прожито".


Отрывок из дневника Элеоноры Доброчаевой, опубликованный на сайте «Прожито»:


«8 августа 1941 г. Я убита, сражена, поражена! Что хотите! Но я потрясена!

Вчера перед ужином я посмотрела на Горку (Гора Оськин) и увидела, что он в сапогах. Я завопила, что он убил меня своими сапогами. Тогда он начал перечислять прислан[н]ые ему вещи. Я удивилась этому. Дора шепнула мне, что он (Горка), вероятно, ко мне расположен. Я пожала плечами — абсурд! Дора отошла. Горка начинает подвигаться ко мне и шарить в кармане пиджака. Я наблюдаю, что будет дальше. Он выгребает целую горсть грецких орехов и дает мне. На, ешь. Я поблагодарила и взяла.
Но я потрясена: Горик угостил меня!!! Какой пассаж!
Дорка установила, что здесь что-то неладно. Поживем, увидим».

Еще для меня дорог дневник ленинградца, учителя географии Алексея Винокурова, который был репрессирован в блокадном Ленинграде и расстрелян в 1943 году. Реабилитирован 3 марта 1999 года.


preview_140x1751.png

Алексей Винокуров. Фото предоставлены проектом "Прожито".


Отрывок из дневника Алексея Винокурова, опубликованный на сайте «Прожито»:


4 января 1942 года.

Ходил на Кузнечный рынок. Народу на рынке много, не менее 2 тысяч человек, а товару — на несколько десятков дореволюционных золотых рублей. Процветает, если можно так выразиться, меновая торговля. Меняют предметы первой необходимости — свечи, керосин, дрова, табак, спички, одежду, обувь и разные хозяйственные вещи — на сельскохозяйственные продукты.
Большой спрос на дуранду (жмыхи), самовары и печи-буржуйки. За деньги можно купить только «из-под полы», т. е. тайком. Деньги в большой мере потеряли свойство универсального товара вследствие боязни торгующих оказаться «спекулянтами». Дело в том, что меновая торговля не преследуется, а продажа по высоким ценам влечет большие неприятности. Был свидетелем случаев, когда продающие за деньги задерживались агентами милиции, переодетыми в штатское. Наблюдал интересный случай с обладателем буханки хлеба, весящей около 1,5 кг. Обычно меняют 290−300 граммов хлеба, редко больше. Лицо, имеющее целую буханку, уже вызывает подозрение в хищении. Владелец буханки променял 200 граммов хлеба на миниатюрный кусок сала и был задержан. Его увели, грубо толкая, несмотря на свидетельские показания публики, что он менял, а не продавал. Пытался выяснить цены на продовольствие, но не мог, т. к. они очень неопределенны. Иногда хлеб можно купить по 25 руб. за 100 г, а в некоторых случаях — только по 40 руб. Считать хлеб валютой, как это было в годы гражданской войны, теперь нельзя. 100 г сахара иногда меняются на 300 г хлеба, а иногда — только на 150 граммов.
Еще более неопределенно расцениваются хозяйственные вещи, одежда и обувь. Приличный, с точки зрения современного потребителя, костюм идет за 3−4 килограмма продовольствия, новые ботинки на резиновой подошве — всего за 300 граммов хлеба. Патефон продается за кило хлеба или полкило сахара, велосипед — за два кило хлеба. Неожиданно встретил преподавательницу музыки Софью Ароновну, она меняла папиросы на хлеб и чувствовала себя, по-видимому, в родной стихии.

Проекту «Прожито» всегда нужны новые волонтеры. Присоединиться к команде тех, кто работает с военными дневниками и воспоминаниями, можно на сайте проекта.

share
print