Истории

«Я испытываю умиротворение, когда вижу, как люди выздоравливают»

Врач, работающий в красной зоне Мариинской больницы рассказала о том, как работает с пациентами с COVID-19.

Анну, с которой мы познакомились, я еще ни разу не видела. Знакомство состоялось, когда она лежала в Мариинской больнице с ковидом. Моя бывшая коллега дала мне ее контакты и попросила просто поддержать.

Мы списались в мессенджере. У Анны заболела вся семья: в реанимации той же больницы с ковидом лежала мама, в Покровской — муж и двое малышей — сын и дочка — в Детской № 5, больнице им. Филатова.

Мы с Анной каждый день просто разговаривали в мессенджере, я еще несколько раз ездила в Филатовскую — детям передачки отвезти, чтобы Анна поменьше волновалась и чтобы детям не так грустно было лежать в больнице без мамы.

Она поправилась и когда готовилась к выписке, то попросила меня обязательно встретиться с врачом, которая не просто лечила ее, когда была ее смена, а поддерживала, помогала преодолеть страх, просто разговаривала, говорила, что все будет хорошо, что поправится, семья соединится вновь.

Анна сказала, что врача зовут Елена Августовна Бойкова. Пациентка никогда не видела ее без защитного костюма — белого тайвека.

Мы встретились с Еленой Августовной, до начала ее дежурства оставался час. Мы обе — в масках, сидели у памятника Достоевскому на гранитном ограждении клумбы. То есть, получается, что полностью мы не видели лиц друг друга.

SAVE_20200617_140433.jpg

— Елена Августовна, вы из медицинской семьи?

— Стать врачом я мечтала класса с восьмого — девятого, в семье все были медиками. Я мечтала стать врачом-гинекологом — было желание помогать женщинам, которые столько испытывают в жизни боли, одни роды чего стоят. Училась в Томском мединституте, потом по распределению уехала на Сахалин, а там поступила в клиническую ординатуру и приехала сюда, в Ленинград. У меня уже дочка к тому времени была — она родилась, когда я училась на четвертом курсе.

Ну и вот Ленинград, учеба. Меня здесь заметили, предложили остаться. Помню, как вышла на Невский и почувствовала себя самым счастливым человеком в этом городе — меня, приезжую девочку, тут заметили, и работа у меня теперь в самой лучшей клинике.

— В какой?

— В той же самой, что и сейчас — это наш гнойно-септический послеродовой центр Мариинской больницы. Здесь самые сложные послеродовые случаи, женщины поступают с тяжелыми сепсисами, перитонитами, поступают те, кто в родах потерял детей. Некоторым приходится матку удалять, то есть это и психологический удар для женщины огромный. Я здесь работаю двадцать пять лет уже, но опыт — это такая бездонная история. Все время появляется что-то новое.

— И вот совсем уже новая ситуация: вы, врач-гинеколог с большим стажем и уникальным опытом, входите в свое отделение, ставшее красной зоной, как стала красной зоной и старейшая в городе Мариинская больница. Когда вы начали следить за тем, что происходит в мире с эпидемией коронавируса? Когда стали поступать первые сведения из Китая?

— Еще в декабре я услышала про то, что в Ухани происходит, но то было так далеко от нас. Думала даже, что это один из вариантов тяжелого гриппа, что это можно остановить…

— Когда стало изменяться отношение к этому?

— В середине января, когда запылала Италия. Я среди ночи просыпалась, открывала новости, читала сводки. Италия для меня очень близкая, любимая страна. Ее язык, ее культура. И я, читая сводки, поняла, что эта эпидемия к нам тоже придет. Но у нас тогда уже на медицинских порталах стала появляться актуальная информация — что за вирус, как лечат. Мы читали, друг другу перекидывали. Но мы не знали, конечно, что ждет нас впереди, что нашу больницу перепрофилируют. Даже представить себе не могли.

— Когда вы поняли, что Мариинскую больницу это не минует, что почувствовали?

— У меня было состояние ужаса, было так страшно. Мне казалось, что закончился мир, жизнь закончилась. Ну да, хорошо, это где-то там, в Москве, ну пусть и у нас — но все же где-то там, в Покровской больнице у коллег. Но чтобы тут у нас? Я дежурила именно в ту ночь, когда внезапно вдруг объявили, что не с понедельника, а именно сегодня мы переходим на ковид. И что через два часа повезут первых пациентов. Конечно, мы уже знали о грядущем перепрофилировании, но думали, что есть еще запас, но его уже не было, мы быстро что-то еще доделывали и ждали скорых. Началась настоящая война. Страшно. Это была мобилизация. Последние четыре — шесть часов и началось. С 26 на 27 апреля мы пошли на ковид. Я не видела очереди скорых к больнице, мы с коллегами в СИЗ уже были внутри.

— Вы до этого никогда не работали в таких костюмах?

— Нет, конечно, нас обучали последние две недели, как одеваться — минут 10−15 надо на это. Мы еще тогда фотографировались, и ощущение было, что это все неправда, этого с нами не может быть.

— И вот вы вошли в отделение и что?

— Там уже были пациенты. Что меня поразило в первые же минуты, какие они тяжелые все. Ощущение было, что людям не хватает воздуха, они, как рыбы, выброшенные на берег, воздух хватают ртами. Я не видела прежде таких тяжелых, такой дыхательной недостаточности. Первое дежурство — 12 часов. Бахилы надела неправильно, сваливались, ходила такой, не своей походкой. Вообще было странно. Наше отделение — гинекологическое. Что на нем делают мужчины? Отделение на 80 человек к третьему дню работы было все забито. Вот иду и думаю — здание то же самое, стены те же. Но насколько перевернулся мир! В отделении пожилые люди, в основном, пожилые, да. Еле ходят, многие не ходят совсем…

— Что такое COVID-19? Кто-то до сих пор не верит, кто-то говорит, что ограничительные меры были избыточными, нарушающими свободу людей.

— Мне кажется, что этот вирус — беда, какая- то страшная беда. Мы все стали потенциальной угрозой друг для друга, и минимизируем ее масками и социальной дистанцией. Мне очень не хватает общения с моей семьей — вижу издалека дочь и обеих внучек — им пять и девять. Не могу их обнять. Сначала это было непереносимо, я начинала сразу плакать. Сейчас уже психологически стало намного легче. Но вирус будет гулять долго среди нас.

— Вы верите, что мир станет хоть немного прежним?

— Конечно, конечно, станет. Может, что-то изменится в плане образования, удаленной работы. Но все откроется, будут и театры, и музеи. Без этого мир не может существовать, мне кажется.

— Встретиться с вами меня попросила ваша пациентка, та самая Анна, у которой муж лежал в Покровской больнице, мама — в реанимации в Мариинской и дети — в детской имени Филатова. Она очень переживала, боялась за детей, за то, что с ней что-то случится, а дети как же…

— Да, я помню Анну, такая хрупкая молодая женщина. Я, когда узнала ее историю, тоже переживала — как такие маленькие дети одни без мамы в больнице. Анна часто плакала, я ее успокаивала. Я помню, как впервые ее увидела — пошла на обход и среди всех 80 пациентов отделения как-то выделила ее — она ушла в себя, была такая настороженная, она страдала. Было очень важно с ней разговаривать.

— У вас часто умирали в мае в отделении?

— Из молодых — никто, пожилые умирали, но не у нас, а в реанимации. Вот интеллигентный тихий мужчина, 92 года, утром еще разговаривал с тобой. Потом, к вечеру, в реанимацию и все. Люди с коронавирусной инфекцией могут очень резко и быстро ухудшиться…

SAVE_20200617_140452.jpg

— А как изменились коллеги ваши за эти месяцы, что вы успели понять и увидеть?

— Мы не успеваем вот как-то специально общаться. Мы передаем дежурства друг другу, находясь в СИЗах, нет времени на эмоции. Но для наших молодых докторов это все оказалось такой школой. Не только работы в сложнейших условиях с новым заболеванием, малоизученным. Но и школой того, что с пациентами надо говорить. Эти пожилые люди. Вот бабушка. Забыла дома таблетки от диабета. Еще какие- то принимала, но не помнит названия. С ними со всеми надо разговаривать, обязательно говорить. Пусть жарко в костюме и пациент тебя видит, как инопланетянина. Хоть мы и пишем на белых костюмах свои имена. В костюмах очень жарко, невыносимо, у нас еще солнечная сторона. Просто потом обливаемся.

Я испытываю такое умиротворение, когда вижу, как люди поправляются и выписываются. Мне уже не так страшно, как в начале, — теперь, понимая все зло и коварство вируса, мы уже можем лечить. Но это не ОРВИ, тут нужен врач, стационар, дыхательные аппараты. Многие приезжают уже тяжелыми, дома долго лежат.

Еще хочу сказать про молодых докторов — среди того опыта, который они приобретают сейчас, есть важнейший — умение быстро принимать решения. Некоторые старшекурсники пошли работать медсестрами. Одна девушка — клинический ординатор, она очень хочет быть хорошим хирургом, тренируется — как узлы вязать, пользоваться инструментами. Она в российском конкурсе заняла первое место, ее французы к себе пригласили на две недели на учебу, но из-за эпидемии поездка отложилась пока. Так вот, эта девушка — ей 22 года — пошла к нам работать сестрой.

— А вы как дежурите?

— У меня двенадцатичасовое дежурство через 36 или 48 часов. Сейчас уже страх пошел. Просто работа.

share
print