Сегодня 110 лет со дня рождения Ольги Берггольц, поэта, чье имя навсегда ассоциируется с блокадным Ленинградом. Поэта, чей голос звучал в осажденном городе и чьи стихи выбиты на гранитных плитах Пискаревского мемориального кладбища. «Никто не забыт и ничто не забыто» — это слова Берггольц.
Ольга Берггольц с ее «жестоким расцветом» в блокаду, с ее беспощадными в своей правде дневниками, которые лишь недавно стали открытым достоянием, с ее женской трагической судьбой современна сейчас.
Мы все переживаем непростое время, конечно же, не сравнимое с блокадой, но для нас, проживших достаточно благополучные десятилетия, совершенно непредставимое еще, к примеру, год назад.
Корреспондент МР7. ру спросил Наталию Соколовскую — поэта, писателя, исследователя и публикатора блокадных дневников, среди которых и дневники Ольги Берггольц, — о том, в чем современность Берггольц сейчас:
— Поскольку мы сейчас говорим о реальной ситуации (пандемии), а не о преломлении ее в искусстве, то говорить имеет смысл о документальном жанре — о дневниках Ольги Берггольц и особенно о ее блокадном дневнике. Это в своем роде универсальный текст, в котором без малого 80 лет назад были поставлены вопросы, не решенные до сих пор, в частности, вопрос о действиях властей в экстремальных ситуациях, о взаимоотношениях власти и общества.
«Эти дневники, безусловно, разрушают столь милый начальникам одномерный образ Берггольц как „советского поэта периода блокады“. В своих дневниках Ольга Берггольц остается нашим товарищем, каким она была в свое время для жителей блокадного Ленинграда», — ответила Наталия Соколовская.
***
Знаю, знаю — в доме каменном
Судят, рядят, говорят
О душе моей о пламенной,
Заточить ее хотят.
За страдание за правое,
За неписаных друзей
Мне окно присудят ржавое,
Часового у дверей…
1938
Я никогда не напишу такого.
В той потрясенной, вещей немоте
ко мне тогда само являлось слово
в нагой и неподкупной чистоте.
Уже готов позорить нашу славу,
уже готов на мертвых клеветать
герой прописки и стандартных справок…
Но на асфальте нашем —след кровавый,
не вышаркать его, не затоптать…
1946
Из блокадного дневника Ольги Берггольц
17. IХ. 1941
Сегодня Коля закопает эти мои дневники. …Если выживу — пригодятся, чтоб написать всю правду. О беспредельной вере в теорию, о жертвах во имя ее осуществления, — казалось, что она осуществима. О том, как потом политика сожрала теорию, прикрываясь ее же знаменами, как шли годы немыслимой удушающей лжи. …Да, страшной лжи, годы мучительнейшего раздвоения всех мыслящих людей, которые были верны теории, и видели, что на практике, в политике — все наоборот, и не могли, абсолютно не могли выступить против политики, поедающей теорию, и молчали, и мучились отчаянно, и голосовали за исключение людей, в чьей невиновности были убеждены, и лгали, лгали невольно, страшно, и боялись друг друга, и не щадили сил, и дико, отчаянно пытались верить…"
14.Х. 41
…И как ни злюсь, как ни презираю я наше правительство, — господи, я же русская, я ненавижу фашизм еще больше, во всех его формах, — я жажду его уничтожения — вместе с уничтожением его советской редакции, я за ленинскую советскую власть. Мы выдержим. И метроном, и голод (а он все ощутимее!), мы все выдержим, только не погибай, не погибай русский народ. Только не гитлеровская механическая тирания. Только бы мир, победа, а там разберемся.
17/VI-42
За 14/VI в «Кр<асной> звезде» — прекраснейший фельетон Эренбурга о Париже. Дело не в том, что этот фельетон стоит всего его романа о Париже. Здесь ни при чем литературные оценки — это выше их. О, дикое, страшное, позорное и прекрасное наше время! Неужели ты не принесешь людям хотя бы долгого отдохновения, если не прозрения? И как я рада, что дни июля 1940 года, когда немецкие танки на нашем бензине шли на Париж, я всей душой протестовала против этого, ощущая гибель Парижа, как гибель какой-то большой части своей души, как наш позор — нашу моральную гибель…
24/IX-41
…Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война, и потом у себя все изменить. Как?..
