«Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти»: тётя Оля и новый закон о маленьких барах Петербурга

Бармены как психологи

Бар «Стирка» на Казанской улице открывается в 11 утра. Без пяти топчусь рядом и заглядываю внутрь, в распахнутую дверь. Из зала пожилая светловолосая женщина с шваброй в руках ласково бросает:

— Чуть позже. Вот сейчас приберусь.

Послушно выхожу, чтобы дождаться сотрудников бара. Десять минут спустя решаюсь войти.

Женщина приветливо машет, приглашая спуститься по ступенькам и расположиться на тёмно-синем небольшом диване. Прохожу, стараясь не оставлять следов на только что вымытом полу. Горит приглушённый свет, ждёт своего часа пианино, на стенах висят картины, играет радио.

Присаживаюсь. Женщина тоже садится напротив, на самый краешек дивана, опершись обеими ладонями на швабру.

— Работа не ждёт. Здесь, потом надо будет бежать дальше. Мою полы сразу в нескольких барах, — начинает она.

Ольге 66 лет, на регулярной основе она работает уборщицей в четырёх барах, расположенных в центре города: «Стирка», «Пиф-Паф», «Терминал» и «Варшава». Ещё в три её время от времени зовут.

Из другого зала виднеются стоящие в два ряда стиральные машины — особенность бара, который появился в 2004 году как прачечная. В барабанах этих легендарных стиральных машинок крутились вещи The Rolling Stones, когда те гастролировали в Петербург в 2007 году.

— Этот бар — место с историей. Люди приходят сюда, стирают вещи, и, пока ждут, утром заказывают кофе, вечером — не кофе. Есть и студенты– рядом Герцена. Чтобы не в общежитии сидеть — а на народе. Да и не только студенты, а все люди, которым некуда пойти, — говорит почти словами Достоевского Ольга.

Сюда заходят не только студенты, но и туристы.

— Туристы могут просто прийти и посмотреть, как это. Как в культовые места — вроде Fish Fabrique, так и в места поменьше, — Ольга также работает в старейшем андеграундном кафе Fish Fabrique на «Пушкинской-10». — Они гуляют, не знают, что здесь бар. А я убрала и зову: «Заходите!». И они заходят, довольные. Видят гитары на потолке.

Бары — это такая же неотъемлемая часть города, как «пышечная на Желябова»(сейчас на Большой Конюшенной), по мнению Ольги. Она приводит и другие аналогии.

— Маленький петербургский бар — это как старый город в Баку. Не новостройки, а низкий дом на узкой улочке.

Главное — здесь человек может побыть собой, с собой и с другими:

— Вот отработал ты до девяти вечера. Очередной монотонный день. Почему бы не зайти в бар? Не чтобы выпить — чтобы переключиться, поговорить. Особенно если человек один живёт, ну нет у него пары. Что, сразу домой — в четыре стены? — задаётся вопросом она. — Из-за ограничений, — полагает женщина, — могут начаться психологические проблемы.

В том, что Ольга всё видит, у меня нет сомнений — от еле заметного следа пены на дубовом столе до человеческих судеб, которые вершатся в подвальных помещениях петербургских баров.

— Рестораны — дело другое, дорогое. Там надо выглядеть соответственно. И душу там не станешь изливать. Вот в «Ахтунге» — первом баре, где работала, он на Конюшенной был, помню, сидит мужчина в хорошем костюме, ботинки блестят, дорогой парфюм. Спрашиваю: «Почему вы здесь?» Отвечает: «Могу собой быть». Вспоминаю, как был молодым и сколько дней провёл, бегая по подворотням.

Ольга встаёт, начинает расставлять перевёрнутые барные стулья, предварительно тщательно протерев их. Делает радио на телефоне тише, показывает второй зал со стиральными машинами, книгами, колоритной, тёмной, в белых надписях, уборной.

— Как-то раз в одном из баров, где работала, люди играли свадьбу. Пять лет назад они в нём познакомились, — вспоминает она, резюмируя: — Чем чёрт не шутит, пока Бог спит!

А потом бросает невзначай:

— Иду в «Варшаву» мыть полы. Со мной хотите?

Девушка-бармен подмигивает из-за стойки:

— Тётя Оля может рассказать обо всех маленьких барах в округе.

Тётя Оля. Ну, конечно. Это имя и звание ей очень к лицу. Киваю и выхожу за ней через чёрный ход.

«Вам как всегда?» — это лучше, чем здравствуйте

Тётя Оля (с этого момента буду использовать это обращение) не разрешает помочь с сумками, когда выходим на залитую солнцем Казанскую улицу. Накинув на лёгкую бирюзовую футболку с павлиньим пером светлый клетчатый шарф, она бодро идёт, игнорируя пешеходный переход. По пути немного рассказывает о себе. На протяжении 22 лет она работала медсестрой в детской больнице, затем — валютным кассиром, после — уборщицей. Работает в центре, потому что живёт неподалёку — иначе не под силу было бы ходить с больной ногой.

Мы останавливаемся у жёлтого здания. Окна «Варшавы» закрыты коричневыми ставнями. Тётя Оля ловко поднимает их.

— Все говорят: «Почему работаешь уборщицей?» — попутно делится она, пока проводит эту операцию с каждым из окон. — Да потому что хочу делать мир чище. Если с любовью ко всему относишься… — начинает тётя Оля фразу, но не успевает договорить, потому что дверь уже открыта и она, прихрамывая, спускается в бар, ставя перед собой тележку, придерживая для меня дверь.

Внутри проводит экскурсию по двум маленьким залам бара.

— Смотрите, как этот бар от прошлого отличается, — мягко констатирует она. — Он такой маленький-маленький.

В каждом баре — есть что-то своё, уверена тётя Оля. У каждого — своя стойка и своё лицо. Нет второго такого же бара.

— Если ты как все, ты никакой, — замечает она на этот счёт.

В самом деле: в баре «Варшава» тоже горит тёплый приглушённый свет, но на этот раз — из зелёных ламп. На полках стоит куда больше книг, повешены старые фотографии, имеется проигрыватель. Всё здесь связано с Польшей: портрет Барбары Брыльской, книга о Шопене.

Тётя Оля, подняв штору, деликатно отделяющую уборную от зала, берёт из подсобки необходимые для наведения красоты инструменты.

— По новому закону должен быть повар (в законе прописано наличие пяти сотрудников и двух поваров — ред.). Но одинокому человеку кружка пива нужна да разговор. Зачем ему повар? — возмущается тётя Оля, начищая зеркала «Варшавы».

Особенно актуально это для тех, кто приходит в один и тот же бар систематически.

Теперь нужно протереть полки, на которых стоят книги. За этим делом тётя Оля вспоминает о генезисе ещё одного ещё одного бара — «Терминал». Он был создан путешественником и перекочевал с Рубинштейна на Белинского. У тёти Оли в памяти — энциклопедия баров Петербурга. Говорю, что о барах впору бы готовить текст не мне, а ей. И лучше не репортаж, а сразу книжку. Она отнекивается: перед ней стоят другие задачи. У другой задачи есть имя: ипотека. Ипотека плотно лежит на плечах Ольги, вместе с пожилой мамой и двумя детьми.

По ходу рассказа она то и дело жалеет собственников и барменов, которым придётся несладко после введения нового закона.

— Как они выживают? — недоумевает она.

Спрашиваю женщину, коснулся ли её лично новый закон о барах.

— Если закроются бары, то мне придётся уйти из уборщиц. Сменить профессию.

И, возможно, другая профессия была бы полегче для хромающих ног, вот только менять дело тётя Оля не хочет. Она одинаково любит разные бары, ни один из них не выделяя — как равно любимых детей.

— Для меня разницы нет. В каждом работают замечательные люди. Ко мне хорошо относятся. Порой накосячу — не ругают: со всеми бывает. Меня считают не уборщицей, а членом команды, — заключает она.

***

До открытия бара «Варшава» — несколько часов. Нужно поторопиться с уборкой. Тётя Оля, смахнув пот со лба, выходит проводить меня. Прощаемся в дверях: доброе лицо, кофта с пером павлина, клетчатый шарф на плечах. «До свидания», — говорю тёте Оле. А сама про себя думаю: вот он — гид, путеводитель по маленьким барам Петербурга. Не парадному барному городу — с посетителями и дегустациями, а тому, к которому ведёт чёрный ход.