«Нужно было как-то выживать в этом театре абсурда», — осуждённый по статье «фейки об армии» Иоанн Курмояров теперь во Франции

При аресте знал, что уедет из страны

— MR7 следил за вашим делом с момента вашего ареста в июне 2022-го до приговора и потом до вашего освобождения из колонии. А затем вы пропали для журналистов. Что происходило с того времени?

— Да, у меня же ещё был запрет по решению на два года публиковать что-либо. Поэтому пока я оставался в России, сидел тихо, молчал. Потом был в Молдавии, в Грузии, тоже не хотел светиться. 11 марта я прилетел во Францию и теперь считаю, что могу говорить.

— Вы сейчас чувствуете себя в безопасности?

— Наверное, да. В любом случае я намерен продолжить делиться своими мыслями. Заведу снова YouTube-канал. К старому у меня нет доступа совсем после того, как у меня забрали всю технику при обыске и так и не вернули. Но «органы» довольно мстительные, могут мне свинью подложить, гадость сделать. Надо и на это поправку делать. Но пока, конечно, чувствую себя абсолютно безопасно. Живу в монастыре недалеко от Парижа. В ближайшее время собираюсь подать документы, чтобы получить статус беженца.

— Расскажите, как вы уехали из России?

— Вышел из колонии 1 августа.

В СИЗО я всем рассказывал, что после освобождения поеду в Волгоград заниматься виноградарством и там же буду служить, что в Петербурге оставаться не хочу. Я так говорил, чтобы не раскрывать свой истинный план, потому что в СИЗО могут оказаться «подсадные», выведывающие, что я думаю, что планирую. Так мог и второй срок себе заработать.

Я вышел и сразу занялся подготовкой отъезда. Нужно было собрать деньги. Продал свой синтезатор. В суд сходил, перефотографировал всё своё дело. Поработал в архивах, мне нужно было для моих исследований. В общем, около двух с половиной месяцев я ещё оставался в Петербурге. Потом уехал в Молдавию. Хотел оттуда взять транзитный рейс через Европу на Кубу и остаться в европейской стране. Но потом передумал, так как неожиданно появился другой вариант въезда в ЕС. Зато встретился там с семьёй. Мои родители живут на Украине. Я туда не могу въехать. Зато они смогли навестить меня. В Молдавии я успел немного послужить в приходе РПЦЗ. Но там я могу оставаться всего 90 дней и потом улетел в Грузию. Уже там сделал французскую визу. Так и оказался во Франции.

«Я вас не приглашал»

— Как вы оцениваете всё, что с вами случилось — арест, суд, приговор?

— Как оценивал, так и оцениваю: беспредел, театр абсурда. Я же, например, не ожидал, что меня сразу под арест за слова. Я думал, меня вызовут, поговорят, предупредят. И если так — я бы удалил все ролики, штраф заплатил бы, а потом бы уехал и уже за границей продолжил бы свою деятельность. Я понимал, что риск существует, что может быть и арест, но всё же надеялся, что до этого не дойдёт. У меня, конечно, долгая история споров с военными, с РПЦ. Может, поэтому за меня так круто взялись?

— Как для вас началось это дело?

— Началось около шести утра. Я тогда работал на двух работах. Сутки через трое — менеджером в охранной фирме. А ещё подрабатывал садовником у одного человека. И в тот день — 7 июня — мне как раз утром надо было к нему ехать. Хотел встать в 6:30, и вдруг в 6 утра стук в дверь. Сразу открывать не стал, думал, соседи, без меня разберутся. Но стук был настойчивый, подумал: может, у них что-то серьезное? Встаю, открываю — и мне сразу корочку в лицо — бабах. Я мгновенно понял, что происходит. В коридоре — толпа: оперативники, следователь, один из них — детина в чёрной футболке с «Z» — дверь заблокировал — не выйти. Предлагал им там и побеседовать, но они буквально вломились в комнату.

Я отошёл в самый конец комнаты, сел на кресло, и началась у нас с ними беседа жёсткая. Я им говорю: «Что вы тут делаете? Выходите, я вас не приглашал к себе». Они мне пригрозили ещё и нарядом полиции и наручниками. Потом говорят: «Можно следователю сесть?» — «Нельзя сесть, я его не приглашал», — отвечаю. Я ещё сижу и думаю: а если сейчас заберут, а я ведь не одет толком, не умылся, хорошо хоть, что по монашеской традиции в одежде сплю, а не в одних трусах к ним вышел.

В СК допрос был почти до полуночи. Причём они все уже устали, а я на адреналине — мне хоть бы что.

А после одного из допросов, знаете, опер сказал, что у него прямо на душе скребёт — говорит: «Думал, националиста, украинца взяли, а вы священник». И в СК моё дело отдали только что перешедшему в их район сотруднику. Как будто не хотели они моим делом заниматься — может, это мистический страх у них из-за того, что преследуют священника.

— На судах вы просили, чтобы вам вернули изъятые при обыске вещи. Их же так и не вернули?

— Не вернули, причём даже то, что суд постановил вернуть. Я надеялся, что получу обратно хотя бы подрясник, наперсный крест, иконы. То, что сдал в СИЗО, тоже пропало — крест наградной, цепочка серебряная с крестиком. 200 долларов исчезли после обыска. Изъятые рубли мне зачислили на счёт в СИЗО, а доллары пропали. Ноутбук, жёсткие диски тоже не вернули, а там была моя библиотека, мои статьи, книги, семейные фотографии, мои музыкальные проекты. Восстановить — найти в почтах, ещё где-то смог примерно половину.

Решил рискнуть

— Долгое время вы были единственным фигурантом дела по статье «фейки об армии» в Петербурге, кто признал вину. Почему вы это сделали?

— Это чисто технический ход был. Моей задачей было как можно скорее выйти на свободу. Я быстро понял, как устроена система: по Солженицыну — «органы не могут ошибаться». Я понимал, что оправдательного приговора не будет, будет срок. Сидеть лет семь я не видел смысла.

Мне ещё адвокаты говорили: «Так нельзя, ты либо признаёшь, либо не признаёшь». Я отвечал: «Нет, подождите, я знаю, что я делаю». Решил рискнуть. Было устное заявление, что (дословно) «я раскаиваюсь в том, что, не являясь экспертом в политических и военных вопросах, позволил себе высказывания, касающиеся этих сфер». Причём в материалах дела этого моего заявления нет. Но сработало: я получил три года. 10 месяцев я провёл в СИЗО. А там день за полтора в колонии. И это я тоже учитывал, процесс не торопил. А когда судья сменилась — мне это тоже на руку было. Хотя мне кажется, первая — Юлия Ольшевская — вообще могла бы дать мне условный срок, вторая — Екатерина Тямина — была жёстче.

— Как прошло время за решёткой?

— Да ничего страшного вообще. Тюрьма — это тоже опыт, непростой, но благодатный. Я как священник вообще времени не терял. Где еще как не в таких местах воцерковлять людей да приводить их к Богу.

Конечно, были и сложные моменты. Тяжело сидеть, не понимая, с кем ты сидишь, избегать в разговорах тем политики, чтобы не получить ещё одно уголовное дело. А ведь там все смотрят телевизор, Кисилёва, Соловьёва, потом начинаются разговоры: «А, там такие-сякие хохлы, так им и надо». Тяжело удержаться и промолчать.

Постоянно в замкнутом пространстве, отвлекался на шашки, шахматы, много читал, естественно, старался больше молиться. В больницу можно съездить. На суды. Но для меня поездки на суд были самым сложным, как и для многих других в Петербурге. «Кресты» далеко от центра. Поездка в суд занимает весь день — в шесть утра выводят из камеры, к полуночи только возвращаешься. В других городах, где СИЗО поближе к судам, люди уже к полудню «в хате». А сама дорога? Два часа туда, два обратно, один раз 3,5 часа ехали. В автозаке жутко укачивает. 20 человек в нём на деревянных лавках, душно, трясёт, смотришь в стену. При мне не раз людей тошнило. Эти поездки — прямо испытание. После них ещё сутки лежишь, приходишь в себя.

Мне ещё повезло — у меня была группа поддержки, мне часто приходили письма. Люди подписали меня на газеты, журналы — я их и другим раздавал, это очень востребовано, на вес золота. В общем, в основном я молился, читал. Конечно сложность пребывания в СИЗО заключается в том, что почти весь день, кроме времени прогулки, нечего делать. Нет интернета, гаджетов, нужных книг, в лучшем случае зомбо-ящик. От этого у многих в таких местах крышу рвёт, особенно у молодых.

Взять хотя бы культуру межкамерного общения (как между камер сообщения передают) — первым делом всегда спросят: «Вася, брат, как дела? Как здоровье? Как сам? Есть в чём нужда?» Это обязательно. В ответ: «Спасибо, слава Богу, всё нормально. Ты сам как? Тебе может нужда какая-то?» А уже после начинается беседа.

Питерские «Кресты», относительно тюрьмы, — место более-менее нормальное.

— Вы же первый раз в заключении были?

— Да, первый. На Украине было дело, но там административка. Дутая совершенно. Я же проповедовал, что национализм не является христианским мировоззрением. А потом в 2018-м на меня составили протокол за открытку, которую я 9 мая опубликовал — там был кусочек георгиевской ленточки, запрещённой на Украине. А больше и придраться ни к чему не могли. Но шуму было, по телевидению рассказывали про монаха-провокатора. Дошло до того, что писали, будто меня специально в 2014-м забросили на Украину из России. А у меня паспорт украинский получен в 1997-м и прописка с 2006 года.

— А вы в СИЗО пересекались с другими фигурантами дел по статье 207.3?

— Только с Евгением Бестужевым (политолог, был задержан осенью 2022-го, спустя два года осуждён на пять лет и три месяца условно. — Ред.). Первый раз в суде с ним виделись (в конвойной камере. — Ред.), он был очень возбуждён, всё время твердил, что нельзя человека сажать за критику власти и вообще за высказанное публично личное мнение. Конечно, в этом я с ним полностью согласен. А потом ещё в «Крестах» разок мы с ним пересеклись: меня выселяли из камеры, его заселяли. Но он тоже в Европе уже.

— Вы обмолвились, что у вас была группа поддержки, письма приходили. Это важно в заключении?

— Очень! Люди открыточки присылают — думают, наверное, ерунда какая-то, но на самом деле это очень важно, очень сильно. Это прямо даёт силу. Мне многие завидовали. А ещё говорили, что статья «не стыдная». Я, наверное, там больше страдал физически, чем морально. А большинство людей страдает от того, что их все бросили. Человек начинает сам себя изнутри съедать, а это нельзя в тюрьме вообще делать. Я такое старался пресекать. Нельзя ныть, нельзя страдать. Надо всё на юморе, книжки читать, молиться, на разные темы разговаривать, в нарды-шахматы играть и тому подобное. Как в тюрьме все всегда говорят: «Никто не обещал, что будет легко». Поэтому я сторонник того, чтобы уходить оттуда поскорее, нечего там сидеть, портить здоровье, жизнь.

«Что-то лучшее я с Божьей помощью найду»

— Чем планируете заниматься во Франции? Вернётесь к служению?

— Пока нужно легализоваться. Решить вопрос с жильём. Мне Европейский суд по правам человек уже присудил девять тысяч евро компенсации за дело в России, может быть, их как-то можно получить. В общем, нужно, чтобы жизнь более-менее стабилизировалась, а потом можно подумать и о служении. У РПЦЗ есть приход в Лионе, может быть, туда попаду, или в какое-то другое место. Но особых проблем я не вижу. Я монах, потребности у меня минимальные. Я даже думал, что если не найду, где жить, то куплю палатку, велосипед и поселюсь на берегу моря во Франции. Могу работать садовником. Но это худший вариант, а что-то лучшее я с Божьей помощью найду.