Нет такого города, где кто-то из вечера в вечер не был бы вынужден искать место для ночлега. И не так важно, проносятся ли по улицам электросамокаты или повозки лошадей, — во все времена есть те, кого обстоятельства вынудили прижаться к обочине жизни. И хотя общество сталкивается с бездомностью практически всю свою историю, оно до сих пор не выработало механизм, который позволил бы её побороть. О том, как в Петербурге решали проблему бездомности в позапрошлом веке, мы поговорили с историком и краеведом, сотрудником благотворительной организации «Ночлежка» Андреем Чапаевым.
Андрей Чапаев. Фото: Екатерина Трубачева
От отходника до дворянина
— Если говорить о нашем городе, то кто составлял основной контингент нищих в Петербурге XIX века?
— До отмены крепостного права речь в первую очередь шла о горожанах, оказавшихся жертвами пороков и обстоятельств, они нищенствовали в «промышленных» масштабах, делая это профессией. Власти учредили даже специальный комитет для их разбора. Впрочем, отделить «истинно бедных» от профессионалов было непросто. А вот после 1861 года усиливается такое явление, как отход, когда крестьяне уходили в поисках заработка в большие города. Петербург и Москва были главными центрами отхода. И, приходя сюда на сезонные заработки, как правило, на летний период, у этих людей мотивацией было прежде всего заработать денег и с ними уехать обратно. Поэтому в Петербурге они старались максимально на всем сэкономить, в том числе и на жилье. Но большой город с его соблазнами становился тяжелым испытанием для крестьянина, который, оказавшись в чужой враждебной среде, очень быстро маргинализировался.
При этом коммерческих ночлежек, где мог переночевать такой работник, на всех не хватало, а городские власти эту нишу долго не занимали, не видя в этом проблемы.
Комитеты для разбора и призрения нищих существовали в Москве и Петербурге. В них состояли благотворители на добровольных началах и комиссары из числа чиновников. Комитеты изучали задержанных на улицах полицией нищих и решали, что с ними делать: кого-то отправляли домой за пределы больших городов, других отдавали на попечение близких, третьих определяли в работные дома.
— Мне кажется, что история, когда люди в поисках работы приезжают в большой город и оказываются на улице, довольно типичная. Но ведь в ночлежных домах искали приют не только они. У журналиста Анатолия Бахтиарова, оставившего после себя немало очерков о столичной жизни того времени, в книге «Брюхо Петербурга» мне встретились данные о числе коек в так называемых дворянских отделениях ночлежек. Так, например, в ночлежном приюте на Обводном канале из 512 мест 52 было предназначено для дворян. То есть попасть в ночлежный дом могли и люди благородных кровей?
— Да, обедневшие дворяне, игроки, невоздержанные в питие аристократы, которые просаживали свои состояния и имения. Часто они оказывались в числе так называемых «профессиональных» нищих, промышляющих написанием всякого рода прошений. Ведь они люди грамотные, с определенного рода фантазией, которой хватало, чтобы обратиться к кому-то из своих бывших сослуживцев по министерствам или армейским частям за вспомоществованием. В самих дворянских отделениях ночлежек стояли уже не деревянные нары, а, например, железная кровать с каким-то матрасиком. Провести ночь там стоило в три-четыре раза дороже, чем на обычной койке. Но в процентном отношении это хоть и не единичные случаи, но всё равно гораздо меньше, чем основная масса клиентов ночлежных домов.
— То есть сами ночлежки бесплатными не были?
— Нет, но я бы разделил их на два направления. На коммерческие и благотворительные. Те и другие стоили пять копеек. Разница в том, что у благотворительных в эти пять копеек был включен ужин и завтрак, коммерческие ночлежки давали только койку, и за еду нужно было платить отдельно, причем втридорога. Кроме того, желание заработать толкало коммерсантов нарушать нормы вместимости своих ночлежек, а скученность провоцировала вспышки эпидемических заболеваний в городе.
— Можно выделить какие-то районы Петербурга XIX века, где проблема бездомности была особенно заметна?
— Я в своей работе опираюсь на «Статистический ежегодник Санкт-Петербурга» рубежа веков. По нему можно сделать вывод, что Спасская часть (в районе Сенной площади) — это было самое злачное место. Про неё писал ещё Всеволод Крестовский в романе «Петербургские трущобы». Там обитал наибольший процент всех «живших неопределенными средствами» — именно такую формулировку используют составители ежегодника. На рубеже XIX и XX веков примерно 34% от общегородского населения по этой категории собирались как раз вокруг Сенной. Вполне естественно, что и крупнейший притон в Петербурге того времени — Вяземская лавра — был там. А совсем рядом, в нынешнем переулке Бойцова — ещё и Пироговская лавра. Никакого отношения к лаврам, то есть к мужским монастырям, данные ночлежки не имели. Тут скорее слово «лавра» использовали в некотором ироническом смысле. И как они и «решали» проблему бездомности — собирали нищих в одном месте, тем самым усугубляя ситуацию.
Недоброй славой пользовались городские свалки, где ночевали бездомные, у которых не было и пяти копеек на ночлежку. На Васильевском острове это Смоленское поле, где сейчас ДК Кирова, на Обводном прямо за городскими бойнями, что располагались напротив Новодевичьего монастыря, — Горячее поле — свалка отходов, не замерзавшая даже зимой.
В холодное время года, конечно, все старались оказаться под крышей, но опять же мест даже в коммерческих ночлежках не хватало, несмотря на то, что это был очень прибыльные бизнес. Но законодательство изменилось, что упростило создание общественных организаций, в том числе благотворительных. Эпоха великих реформ не только отменила крепостное право, но и коснулась многих других сфер общественной жизни. Если до 1861-го вы бы захотели открыть официальный кружок — чего угодно, хоть филателистов, хоть школу макраме, — необходимо было получить соизволение самого императора. Теперь же стало достаточно визы министра внутренних дел. Некоторые представители нарождающегося «гражданского общества» обратили внимание на бездомность. Так в 1883 году появляется «Общество ночлежных домов Санкт-Петербурга».
Первый благотворительный ночлежный дом в Петербурге основала дочь героя Отечественной войны Дениса Давыдова Юлия Засецкая в 1873 году, за десять лет до появления «Общества ночлежных домов Санкт-Петербурга».
«Неизменный друг человечества»
— Расскажи, как появилось это общество и кто стоял у его истоков?
— У его истоков стоял Николай Николаевич Дворяшин, интереснейший человек с очень яркой судьбой. Он сын священника, который выбрал светскую карьеру — стал врачом.
Вообще в пореформенный период это было весьма распространенным явлением, когда сыновья священников выбирали созидательные, просветительские профессии. Будучи студентом Медико-хирургической академии, в 1869 году он участвует в однодневной переписи населения, организованной Петром Петровичем Семеновым (тем самым, который спустя полвека станет Тянь-Шанским). Дворяшин переписывает жителей Вяземской лавры и ужасается той антисанитарии, которая там царила. По окончании переписи он обращается в статистический комитет к своему начальнику Семенову с предложением организовать какое-то общество, которое бы эту проблему решало. Но на тот момент никакого отклика он не нашел, хотя идею эту не забросил, и она как-то подспудно сидела у него в голове.
Вернуться к ней помогли трагические обстоятельства: 1 марта 1881-го Дворяшин оказался одним из тех медиков, которые пытались спасти раненого Александра II после покушения на набережной Екатерининского канала (сейчас канал Грибоедова — ред.). Николай Николаевич, случайно проходя мимо Генштаба, увидел, как несут императора, и первым догадался наложить жгут на раны. Спустя несколько дней он опубликовал в газете статью о том, что раны императора были не смертельны и, если бы люди, которые окружали самодержца, не растерялись, Александр II был бы жив. Позже уже Александр III награждает его, и как будто бы эта премия и ложится в уставной капитал будущего общества.
Но на регистрацию уходит ещё несколько лет, и только в феврале 1883-го появляется «Общество ночлежных домов Петербурга». То есть от задумки до реализации прошло долгих 14 лет, но зато общество сразу же стало крупнейшим в столице — ежедневно обеспечивало кровом без малого тысячу человек. Оно не стало для Дворяшина какой-то финальной точкой. Не знаю точно, может, он разругался со своими компаньонами по обществу, но уже через несколько лет на Фонтанке он организует первый в Петербурге дом трудолюбия. Видимо, появляется мода на такую институцию по примеру Кронштадтского дома трудолюбия, и он организует такой дом у нас в городе. Позднее Дворяшин отметился еще рядом благотворительных инициатив, но это были, пожалуй, самые значительные. В некрологах о нем писали не иначе как о «неизменном друге человечества».
Дом на Гороховой, где располагался один из домов трудолюбия Дворяшина. Фото: Алексей Матюхин / MR7
— Дом трудолюбия, ночлежный дом, ещё из романов Диккенса и объявлений на стенах современного Петербурга многим знакомо понятие «работный дом». А в чём между ними разница?
— Дело в том, что работные дома — это всё-таки больше пенитенциарные учреждения. Они как институция к 1880-м годам уже практически исчезли. Минус этих учреждений был в том, что там вместе были и те, кого принудительно туда отправляли городские власти, и те, кто сам желал там поработать.
Дом трудолюбия — это уже новая модель, которую старается внедрить Иоанн Кронштадтский. У него объективно были все условия для того, чтобы организовать такой дом в Кронштадте. Потому что Кронштадт — это порт, где зимой жизнь в общем-то останавливается. И если летом вся огромная масса докеров находила себе работу, то зимой было совершенно непонятно, чем им заниматься. Улицы Кронштадта заполнялись людьми в оборванных одеждах, которым нечего было есть. И Иоанн Кронштадский решил организовать мастерские, которые могли бы дать этим людям работу зимой.
Очень быстро все это обрастает какими-то дополнительными сервисами: появляется столовая, ясли, сиротский приют, аптека, учреждение начинают посещать медики. То есть формируется такой благотворительный кластер и выглядит абсолютно фантастически.
Видимо, Дворяшин воспринимает это как интересный новый подход к работе с бездомными и пытается его реализовать в Петербурге. Сразу скажу, что неудачно. Так как трудолюбцы не производили ничего оригинального и дорогостоящего, мастерские требовали постоянной внешней финансовой поддержки. Сложности с финансированием позволяли дать им лишь «некоторый заработок», как отмечалось в годовых отчетах. Да, это компенсировалось пищей и кровом, но притязания большинства были всё-таки выше. Часть использовали дом как перевалочный пункт, где можно было научиться новым ремеслам и уйти на более привлекательные условия труда. Часть предпочитала «стрелять» и бражничать прямо на рабочем месте.
Правление Дома трудолюбия пыталось воззвать к религиозным чувствам — чтобы молитва была «главной наградой и отрадой обездоленным», но спровоцировало обратный эффект. В итоге спустя пять лет бесплодных попыток мужские мастерские пришлось закрыть.
Почему, собственно, человек, у которого цель — прийти и заработать, должен заниматься каким-то непонятным трудом бесплатно и каяться ещё в чем-то?
Совершенно неочевидно. Вместо них все усилия направили исключительно на женские швейные мастерские, а также обучали девочек и женщин. Они держали экзамен и после могли становиться мастерицами или подмастерицами и выходить на рынок труда. В этом попечители наконец преуспели. Но изначальный замысел у Дворяшина был шире, и он себя не оправдал.
— Если человек не хотел в дом трудолюбия, мог ли он где-то ещё просто получить какие-то базовые гуманитарные сервисы: питание, простейшую медпомощь, возможность помыться?
— Да, в конце XIX века появляются благотворительные столовые. Особенно их роль заметна в кризисные периоды, например, во время Первой мировой войны. Они, как правило, создавались какими-то крупными благотворительными обществами, вроде Императорского человеколюбивого. Подобные учреждения могли быть и конфессиональными: на Лиговке была дешевая еврейская столовая. Столовые Льва Толстого вообще были явлением чуть ли не всероссийского масштаба: в голод 1891-1892 годов он способствовал открытию сотен столовых. Кроме того, когда поняли, что тиф передается со вшами, то стало очевидно, что бороться с этим лучше, занимаясь профилактикой: тогда санитарные врачи стали активно раздавать в ночлежках билеты в баню.
— Сейчас во многих организациях считается за правило хорошего тона участвовать в благотворительности. В XIX веке было что-то подобное?
— Да, и тот же Бахтиаров пишет о том, как «золотая рота» ходила на Сенной рынок и собирала у местных купцов пожертвования продуктами. Кроме того, некоторые благотворительные инициативы исходили от купечества. Например, Кобозевская лавра, приют купца Кобозева на Лиговке. Этот приют изначально был построен как ночлежный дом с банями, трактиром, отдельным изолированным женским помещением и существовал первое время на благотворительных началах. Само здание, кстати, было построено не кем-нибудь, а Павлом Юльевичем Сюзором, как его тогда называли, санитарным архитектором, он ведь больше десяти бань построил и несколько ночлежных домов, хотя помнят его сейчас в первую очередь по дому Зингера на Невском.
«Общество ночлежных домов» и Дом трудолюбия Дворяшина активно использовали сбор пожертвований через копилки. И если первому помогала петербургская епархия — она согласовала установку в церквях Петербурга копилок для благотворительных пожертвований, — то Дом трудолюбия устанавливал копилки в разного рода магазинах, конторах, чайных, булочных, трактирах, кабаках, в буфете на Балтийском вокзале, например. А аптекарь Брауншвейг бесплатно давал лекарства. Любопытно, что аптека на углу Гороховой и Садовой, где он работал, находится там до сих пор — такой интересный пример гения места.
Инфографика: MR7
— А каким в целом было отношение жителей города к бездомным того времени?
— С одной стороны, отношение среднестатистического петербуржца к людям, которые оказались в беде в силу каких-то своих страстей, проигрались в карты или по невоздержанности оказались без средств, было привычно негативным. Оно было таким же и к крестьянам, занятым отходом, как к чужакам. Но, с другой стороны, тут, скорее, важно то, что проблема бездомности к концу XIX века становится предметом довольно широкой дискуссии. То есть «Общество ночлежных домов» начинает выпускать годовые отчеты, устраивает собрания в стенах городской думы, публикует воззвания в прессе. Об этом начинают говорить, появляется дискуссия на тему, что можно с этим сделать. Это было важно.
Здание на Обводном канале, где располагалась «царь-ночлежка» в начале XX века. Фото: Алексей Матюхин / MR7
«И меньше чем за год отстроили царь-ночлежку»
— Впервые, если я не ошибаюсь, бездомных в городе посчитали в 1902 году во время переписи. Тогда их количество составило порядка десяти тысяч человек, а всего в Петербурге проживало чуть меньше полутора миллионов. Если говорить об общественной дискуссии и её результатах, то как на неё повлиял тот факт, что десять тысяч человек в столице не имеют постоянной крыши над головой?
— Повлиял самым непосредственным образом: тогда выяснилось, что городская управа, коммерсанты и благотворители сообща не обеспечивают и половины от потребности в местах для ночлега. Результатом той переписи стало строительство крупнейшего городского ночлежного дома на Обводном канале на 700, по-моему, мест. И появился он там, где в нем была наибольшая необходимость — напротив гигантской Русско-американской резиновой мануфактуры, которая впоследствии стала заводом «Красный треугольник».
— То есть практически на семь процентов от числа всех бездомных в Петербурге?
— Да, меньше чем за год отстроили такую царь-ночлежку.
— А сейчас в 2024 году в Петербурге сколько примерно у нас спальных мест, где человек, оказавшийся на улице, мог бы переночевать?
— До четырёхсот.
— При этом, как я помню, благотворительная организация «Ночлежка» оценивала число бездомных в Петербурге, где сейчас проживает 5,6 миллионов человек, примерно в 60 тысяч?
— Да, верно. Эту цифру подтвердила и независимая аналитическая компания Validata. Мне кажется, что характерной чертой того времени было то, что дискуссия заканчивалась какими-то свершениями. Появляется «Общество ночлежных домов», которое предлагает новый подход к проблеме, которое работает на профилактику. Появляются другие форматы помощи в виде домов трудолюбия, которые затем вырастают в целое Попечительство о трудовой помощи, которым управляла императрица Александра Федоровна, — в начале ХХ века было создано свыше 150 таких учреждений по всей стране. Или, например, перепись 1902 года, которая приводит к строительству такого огромного учреждения на Обводном канале. А ещё позднее городская управа создаст целую сеть ночлежных домов, открытых в разных частях города, что намекает на некоторый системный подход в решении проблемы, а не выборочно, когда ночлежный приют открывался по случаю какой-то годовщины или по завещанию какого-то богатого человека. Такая дискуссия так или иначе приводила к действию. Сейчас я такого в масштабах города не наблюдаю.
— Какие-то практики того времени могут быть полезны для НКО сейчас?
— Я на эту тему много думал, но какого-то ясного, удовлетворительного ответа не нашел. Понятно, как делать не надо: принуждение, например, очевидно, не способствует успешной социализации.
В истории многое повторяется, рифмуется. Как и в XIX веке, в начале 1990-х первый приют для бездомных в стране открыла «Ночлежка». Официальные власти с большим опозданием к этому приходят. Я понимаю, что это сложная бюрократическая машина, и она не такая реактивная, какой ее хотят видеть горожане. Хотя подвижки какие-то есть. В XIX веке на появление первых городских ночлежных домов ушла четверть века, а вот в 1990-е на это понадобилось уже всего десять лет.
