«Мне хотелось продолжения»: фанфики про незнайку и маньяк-расчленитель

В 1986 родители маленького Кирилла получили квартиру в Озерках. С тех пор писатель поселился в Выборгском районе. Сейчас его иногда можно встретить идущим к метро или гуляющим по Шуваловскому кладбищу. Мы встречаемся с ним тоже в Озерках, хотя и не на кладбище — в ирландском пабе с зелёными лампами на столах и парочкой тихих посетителей в темных углах.

— Ходит слух, что ты носишь с собой нож. То есть, если тебя встретить на улице, лучше не подходить? — спрашиваю я.

— Нож правда есть, но он исключительно для бытовых целей, — Рябов развенчивает первый миф о себе. — Даже если случится какой-то конфликт или драка, я нож точно не буду использовать, меня или посадят, или убьют.

Он сидит напротив — мужчина средних лет, не очень высокий, взгляд уставший, но добрый, в волосах виднеется уже появившаяся проседь.

— Меня иногда узнают на улице. Был случай в Иванове, я туда ездил на презентацию книги, а после в кафе ко мне пришёл официант, который попросил расписаться, и даже не на книжке… принес какой-то чек, я уж думал, что это я своё имущество передаю, — шутит Кирилл.

Я вспоминаю, как тоже видел Кирилла несколько раз на улице, тут же в Озерках возле метро, и ещё на презентации книг в магазине «Во весь голос», а до этого Кирилл участвовал в книжном салоне и выступал в Эрмитаже, правда, почти всё время молчал, в основном говорили другие писатели, сидевшие с ним за одним столом. На подобных массовых мероприятиях Кирилл Рябов оказывается почти незаметным.

Но можно сказать, что заочное знакомство с Кириллом у меня произошло еще раньше: на парах в университете, когда однокурсники рассказывали про «Никто не вернётся» и «Пса». И еще потом, когда я прочитал первую книгу Рябова «Сжигатель трупов».

— Как ты начал писать?

— Первые рассказы не сохранились, конечно. Я сочинял ещё в детстве. Помню, прочитал «Приключения Незнайки и его друзей» и мне хотелось продолжения, а про «Незнайку на Луне» я не знал, тогда начал сам сочинять, потому что Незнайка — такой мощный яркий персонаж. Сочинял, сочинял, потом догадался, что можно это записывать, — вспоминает Кирилл.

— То есть можно сказать, что ты начал с фанфиков?

— Пожалуй, да. А первый рассказ, который я записал был про маньяка, который убивал и расчленял женщин. Мне было лет 16. Но история была и про следователя, такой детектив получился. Не было такого, что я писал про маньяка, который всех мочит, и наслаждался этим, нет. До этого мне было лень записывать, да и сейчас я не особо люблю писать от руки. Самое лучшее изобретение в этом смысле — текстовые редакторы. Года с 2007 я стал сохранять, что я пишу. Многие рассказы с того времени вошли в сборник «Сжигателя трупов», например, «Больные люди». В 2006 году у меня появился компьютер. Мне тогда было 23 года. Тогда и стал больше писать.

«Отупляющий труд мешает писать»: детство, работа в детском доме, алкоголь

Про школьные годы, пришедшиеся на 1990-е, Кирилл говорит, что на уроках возникал диссонанс: на одном уроке учителя свято верили в коммунизм и обещали, что скоро советское время вернётся, другие доходили до «демшизы» (неологизм возникший от слияния слов «демократия» и «шизофрения» — ред.), считая что Россию надо разбить на отдельные города-полюса, а третьим было всё равно: «Делайте, что хотите, я не буду вас учить, мне дома есть нечего» — передает слова учителей писатель.

После школы начались многочисленные работы, которые Рябов менял, как только те ему надоедали.

— Вообще шло по возрастающей: я работал в детском саду, в доме ребёнка, а потом на работе «со взрослыми». Короче, было куча всяких работ, от грузчика на заводе до формовщика. Такая абсолютно отупляющая работа, я неделю туда ходил и сваливал. Появлялась новая, как только надоедало, бросал. На стройке работал с Маратом Басыровым в 2006 году…

— Вы с Маратом там и познакомились? На стройке?

— Нет, мы познакомились в 2005-м на фигне под названием «Конференции молодых писателей Северо-Запада». Там все собирались в большом зале и читали свои рассказы. Хорошо было то, что за победу давали деньги — 3500 рублей. По тем временам, это очень неплохая сумма. Минимальная зарплата была тысячи две. Марат ничего не читал. Просто сидел, слушал, комментировал. Мой рассказ ему очень понравился. Хотя сейчас я уже не помню, что это был за текст. Один из тех, что я успел написать и не выкинуть до того, как появился компьютер. Я и ещё один наш общий знакомый Вадим Шамшурин выиграли конкурс, получили деньги, пошли отмечать, выпили, и с нами был Марат.

Последнее место, где Кирилл Рябов работал, был детский дом — самая долгая из всех работ, она тянулась несколько лет.

— Я там был сторожем, кладовщиком и даже помогал делать ремонт. Нас, таких рабочих, было двое: старший и я. Он всё умел, а меня в основном отпускал домой. Хотя там и работы-то немного: сломался стульчик, разве надо два человека, чтобы его починить? Мы много сидели, болтали, курили. Я думал о том, что иду на работу, чтобы там почти ничего не делать. Но отупляющий труд очень мешает писать.

Я знаю, что некоторые могут писать везде, даже в метро, а я — нет. Мне надо какое-то закрытое место. Даже в незнакомых местах типа гостиниц, где вроде бы никто не мешает, тоже не получается. Надо к месту привыкнуть.

Кирилл рассказывает, как недавно ездил в Москву на три дня, чтобы презентовать новую книгу «Лихо». Рябов думал, что будет там гулять, выпивать, но по вечерам-то можно и писать, он хотел взять с собой ноутбук. Но потом решил, что «это только лишний груз с собой тащить».

— К слову, как в тебе сочетаются писатель и алкоголь? Есть же стереотип, что писатели пьют.

— Пока гармонично, не конфликтуют, но, конечно, надо себя держать в руках. Потому что иначе пьянство всегда победит всё. И деньги закончатся, и семья пропадет, и литература.

— А что ты пьёшь?

— Я пиво не особо могу пить. От пива меня странно размазывает, зато крепкое могу пить спокойно, водку или коньяк. Потому что пиво хлещешь и не заметил, как отъезжаешь. На презентации в Москве я выпил пару бокальчиков и что-то мне так спать захотелось, а потом я узнал, что пиво было 15 градусов… — рассказывает Кирилл.

«Дух Петербурга»: Озерки, ДНК бабушки на стенах и кот Пырло

— Я часто не акцентирую, что действие в рассказах происходит в Петербурге, потому что спальные районы везде похожи, это может быть окраина любого города. Обычно привязок не даю, но сейчас я хочу написать именно «петербургскую повесть» — место действия переместить в центр города. Наверное, описывать Просвет или Гражданку, чтобы отобразить Петербург — не лучший выбор. Лучше тогда Петроградка или Васильевский остров, — объясняет Рябов.

Кирилл много жил по съемным квартирам в Выборгском районе: проспект Луначарского, Культуры, Художников… — все это север города. Но хотел бы перебраться на Петроградскую, где он провел детство до 1986 года.

— Что-то запомнилось с того периода, и просто там нравится, есть там, что ли, дух Петербурга, — вспоминает Кирилл.

— Однажды я хотел снять квартиру на проспекте Луначарского. Мне открыла дверь девушка, стала всё показывать, потом завела в ванную, а я вижу: та выглядит очень странно, там какие-то подтеки, что-то ещё… Девушка поясняет: «Вы не обращайте внимания, тут умерла бабушка…» Я так понял, что ещё до конца ванну не успели отмыть, но уже стали сдавать, мол, новые хозяева приберутся. ДНК бабушек со стен собирать я, конечно, не собирался. Я так понимаю, что она там умерла, разложилась и подварилась еще немного в горячей воде, — фантазирует писатель, — Я не снял ту квартиру, не смог бы там мыться.

Рябов говорит, что подобные «абсурдные» истории случаются с ним постоянно.

Из-за частых переездов Кирилл не заводил домашних животных, но однажды ему дали котёнка на передержку, чтобы потом Кирилл его кому-то пристроил.

— Он оказался больной, я за ним ухаживал, а потом уже стало жалко отдавать. Когда я его взял, он шипел, кусался, потому что у него лапки больные были. Я ему за это на время дал имя Пырло. И я думал, что, когда его заберут, дадут нормальное имя, но потом эта кличка привязалась, и уже менять не стал. Когда плохо себя ведет — Пырло, когда хорошо — Пырлик.

— Но твой кот — не тот же, что из «Лихо»?

— Нет, надеюсь, с моим ничего такого не случится, конечно… — в начале повести «Лихо» по сюжету кота главного героя «арестовывают» неизвестные люди.

«Я бы не хотел войти в школьную программу»: женщины-писательницы, Пушкин и самоирония

В последней книге Рябова «Лихо» есть персонаж — писатель Сельдин — он пишет роман про сторожа, у которого, как и у самого Кирилла, работы шли «по возрастающей»: в детском доме, школе… и так до кладбища.

— Сельдин — это пародия на меня. Почти каждый герой хоть немного, но соотносится с автором, в каждом есть мои черты, даже во второстепенных. Своими же глазами смотришь на мир. Иногда, конечно, пытаешься представить нетипичную ситуацию, например, описать извращенца, но это бывает не так часто, — объясняет Рябов.

Кирилл поделился желанием написать повесть про девочку-подростка в духе «Убить Билла», которая бы ходила и «мочила всех», но оказалось, что этого уже очень много — и в японской культуре, и в западной. Пришлось от этой идеи отказаться.

— Видимо, у каждого автора герои идут по возрастающей. Было мне 20 лет, я писал про двадцатилетних, сейчас под 40 — и героям столько же. Про стариков пока рано писать, но, если доживу до старости, напишу. Но это не автофикшн (жанр литературы, сочетающий в себе реальную биографию автора и вымысел — ред.). Чтобы писать автофикшн, нужно не бояться рассказывать про себя, а я довольно закрытый человек.

Так что герои — это какие-то внутренние состояния, скорее, но и факты биографии тоже использую. Важно брать ситуации из жизни. Бальзак, например, занимался тем, что ходил по улицам и записывал за людьми их диалоги, — объясняет писатель.

— Как ты придумываешь диалоги?

— Один знакомый задал такой же вопрос. Мне кажется, я пишу так, чтобы они выглядели правдоподобно, но есть небольшой обман. Потому что, если писать полностью так, как говорят люди в жизни, получится скука смертная. В жизни все «бекают» и «мекают», запинаются… нужно делать интереснее, нужно, чтобы диалог был ровный и куда-то шёл, — отвечает Кирилл.

Раньше писательского графика работы у Кирилла не было, он писал, когда хотел, иногда с утра, но чаще ночью.

— Почему-то, блин, все время по ночам получается лучше. Если чувствую, что неохота писать, то просто валяю дурака, гуляю, кино смотрю. Мне не хватает дисциплины, — признается писатель.

Но сейчас он предпринял попытку сделать себе какой-то график, чтобы писать в день хоть сколько-то. По словам Рябова, есть такой прием, когда не можешь себя заставить работать, надо написать абзац размером с почтовую марку, и, если не пошло, значит сегодня не надо. А если появился настрой, писать, сколько пишется.

— Недавно надо было закончить сценарий к определенному сроку, и тут уже хочешь не хочешь — пишешь, даже если с похмелья. С похмелья, кстати, хорошо пишется, потому что все чувства обострены. Правда, думаешь о другом… — говорит писатель.

— То есть все-таки работает правило Хемингуэя «пиши пьяным, редактируй трезвым»?

— Я думаю, это фигня всё, и не писал Хемингуэй пьяным, это вообще трудно. Хотя у меня был такой опыт, — перебивает себя Кирилл.

— Это как «поток сознания»? (литературный прием, передающий мысли героя в моменте).

— Не-не, я когда читаю у кого-то поток сознания, у меня ощущение, что меня затягивает в чужое безумие. Есть такое правило: не вовлекаться в чужое безумие. Я люблю простые вещи, — отвечает Рябов.

— Но у тебя присутствует абсурд в произведениях…

— Я не специально, на самом деле всё, о чём я писал, достаточно реалистичные вещи. Правда, последняя книжка «Лихо» была намеренно написана как абсурдная, потому что все говорили: «Абсурд, абсурд. Рябов пишет абсурд!» Я и решил сделать специально абсурдную книгу. В других книжках многое из жизни. Когда я написал «Никто не вернётся», многие стали вспоминать, как знакомые приводили домой бомжей, вспомнили Балабанова. «Пёс» тоже обычная вещь, еще недавно коллекторы такую дичь творили, что выкопать труп жены… — мне кажется, на такое способны были. Я думаю, вменяемый человек не пойдет работать коллектором, — усмехается Кирилл.

На банальный вопрос про любимого писателя Кирилл дает беспроигрышный ответ — Пушкин, объясняя, что «Капитанскую дочку» он периодически перечитывает.

— В основном я читаю русскую литературу и американскую. Фолкнер, Хемингуэй, Стейнбек… все, кстати, были алкашами. Над продуктовым «Народный» на Просвещения на втором этаже есть хороший маленький книжный, с книгами, которые уже не найдешь, я нашел там Айрис Мёрдок, подумал, надо купить. Я люблю писательниц-женщин, например, Маккалерс, но Роулинг не читал. Почему люблю писательниц-женщин? Сам не знаю. Может хочется понять женскую натуру? — иронизирует Рябов. — Мне в детстве делать было нечего, я читал много, но не школьную программу.

— Ты бы хотел войти в школьную программу?

— Нет. Лучше быть запрещенным для детей автором. Хотя среди читателей у меня много школьников, несмотря на то, что на книгах стоит пометка 18+. Недавно на презентацию пришел мальчик лет пятнадцати с родителями. Родители, наверное, думали — концерт, рэп, а тут какой-то хрен поддатый вещает.

— Тебя не расстраивает, что люди стали меньше читать из-за соцсетей?

— Мне кажется, чтение можно совмещать с TikTok, и одно другому не мешает. Надо только грамотно распределять время. А кто не читает, тот и не будет, даже если у него отобрать телефон.

«Все же за мир, все хотят мира»: Прилепин, Быков, «спецоперация»

— Я против цензуры. Тут такая фигня: стоит только подпустить цензуру, чуть-чуть запретим что-то, создается прецедент, тогда можно запретить что угодно и дойти до абсурда. И мне кажется, мы в России до этого уже дошли. Я думаю, мы и до запрета Набокова дойдём, хотя какие-то депутаты сказали, что это классик и его не тронут, но верить депутатам… Если говорят «мы не тронем», то точно тронем, — говорит Кирилл.

— Насколько политика вообще должна присутствовать в литературе?

— У нас есть примеры и Прилепина, и с другой стороны Быкова. Оба сильно выдвигают себя как общественные деятели: один ультрапатриот, другой ультралиберал. Мне кажется, это сильно сужает кругозор художника. Быков уже не сможет написать честную книжку о текущих событиях в Украине от лица русских солдат, уже сам себе этого не позволит. То же самое Прилепин, он не напишет от лица украинского солдата или эмигрировавшего пацифиста. То есть они сами себя загоняют в рамки, может, они так деньги зарабатывают, может, душа этого просит, может, идейно делают. Но им самим это мешает, потому что писатель должен впускать в себя всё: и патриотизм, и либерализм, и социализм, но при этом быть никем. То есть надо все это принимать и сочувствовать всему этому.

Рябов приводит в пример роман «Тихий Дон» Шолохова, где главный герой Мелехов метался во время Гражданской войны от красных к белым, а от белых к красным.

— Писатель тоже себя всю жизнь ищет. Понятное дело, что мы все за всё хорошее против всего плохо. Но это такая ерунда. Всё хорошее не может победить всё плохое, так же как не может и все плохое победить все хорошее. С годами становишься наблюдателем, но не равнодушным, ты сочувствуешь всему этому, но вовлекаться в это невозможно. Лучше не становиться частью толпы.

Рябов часто слышит от читателей, что он как автор не жалеет своих героев — вечно они пьют, страдают от коллекторов, мошенников и беззакония, попадают в странные ситуации. Но Кирилл не соглашается с таким подходом, говорит, наоборот — в его произведениях много сочувствия к жизни.

При этом в конфликте между главным героем и некой творческой интеллигенцией, как в повести «Живодёрня», он встает на сторону «маленького человека», высмеивая «богему».

— Если я иронизирую над писателями, это в первую очередь самоирония. В творческом мире всегда происходят смешные вещи — дрязги, грязь, обиды. Сложно не иронизировать над этим. Это мелкое злобное копошение.

«Спецоперацию» в Украине Кирилл называет по-разному. Но о том, как сегодняшние события будут называться в его книгах, пока что не знает сам.

— Пока это не закончилось, неизвестно, что нас дальше ждёт, садиться и писать сразу — это как-то… Когда был коронавирус, сразу появилось куча книжек про пандемию, от лица врача, пациента, от лица вируса, ещё как-то… Браться и окучивать тему, не осмыслив ее, не осознав, неправильно. Должно отстояться, — уверен Рябов и тут же снова вспоминает о Шолохове, у него роман-эпопея «Тихий Дон» о Гражданской войне была дописана к 1940 году. — Время — жестокий убийца, но в таких вещах оно работает на то, чтобы все уложить в голове и понять, что произошло.

Без имен Кирилл рассказывает, что у него есть приятель «патриотических взглядов», он ездит на Донбасс, отвозит гуманитарную помощь. Этот знакомый как-то рассказал, что, если он напишет обо всем, что видел в ЛДНР, его «и свои, и чужие захотят убить».

— На самом деле, я общаюсь с людьми разных взглядов, если это не совсем каннибальские идеи, — говорит Кирилл. — И по моим наблюдениям, все относятся к этому более-менее одинаково, просто с разным видением того, как это должно закончится, но все же за мир, все хотят мира.