В декабре 1986 года в возрасте 43 лет Василий Найда попал в Чернобыль в качестве начальника медицинской службы всей группировки войск, участвовавшей в ликвидации аварии на атомной станции. Он рассказал корреспонденту MR7 о том, что знает про Чернобыль и жалеет, что такой фильм не сняли в России.
Василий Найда сейчас живет в Сестрорецке. После возвращения из Чернобыля состоял у истоков создания кафедры медицины катастроф ВМА, написал несколько книг, посвященных «ликвидаторам» на АЭС, основал музей «Памяти жертвам радиационных аварий и катастроф» в Санкт-Петербурге. Инвалид второй группы.
Я был кадровым офицером Вооруженных сил СССР в должности начальника медицинской службы Ленинградского военного округа. Пришла команда из Москвы — срочно убыть в Чернобыль. Я в это время был на учениях в Заполярье. На поезде до Петрозаводска, там жена принесла вещи, я переоделся в поезде и поехал дальше в Ленинград, а оттуда на самолете в Киев".
Из Киева Василия Найду привезли на машине в Чернобыль. Здесь он сменил начальника медицинской службы всей группировки войск в 30-километровой зоне отчуждения. В опустевшем Чернобыле ему выделили квартиру — два с лишним месяца он жил один в целой многоэтажке.
Я был военным доктором и впервые столкнулся с такой катастрофой, да что я — весь мир впервые столкнулся.
К реактору ездили ежедневно. О последствиях для здоровья не задумывался — приказ есть приказ.
«Идешь, город пустой. В Припяти все дома пустые, на улице никого, кроме кошек и собак. Все охраняется милицией, везде вход по пропускам. У меня был пропуск «везде».
Переоблучение
«Была большая проблема с тем, чтобы следить и контролировать переоблучение личного состава. Я запросил в Москве, чтобы нас укомплектовали радиологами. Мне прислали четырех радиологов с разных концов страны: из Хабаровска, даже из Германии — там наши войска стояли. Требования к личному составу надо было ужесточить, а это делается контролем учета облучения. А с учетом было очень сложно. Обеспечения не было, именно для «мирного атома». Кинулись в НЗ (неприкосновенный запас), а там дозиметры для военного, а не для мирного времени.
Самое страшное, что нечем было измерять радиацию, полученную ингаляционным путем — то есть при вдохе. Ведь со вдохом в организм попадает 21 элемент ядерного топлива. Таких измерителей не было разработано. Никаких приборов не существовало. Было одно спасение — респиратор Лепесток-2. Их обязаны были носить все, но солдаты часто этим пренебрегали.
Маски надо часто менять, потому что со временем они забивались и получалось, что ты вдыхаешь то, что осело на фильтре. Но маски не меняли и шло дополнительное заражение. Ведь на них налипает радиация.
Как следствие — много ликвидаторов с раком щитовидной железы, легкого — все ингаляционным путем шло, при вдохе. Солдату говоришь: одень маску. Отвернулся, отошел — он снял и курит. Солдат, если курит, он плевал на все. Да я и сам честно говоря, нарушал и снимал маску.
Появлялась сухость во рту, жжение, кашель — все именно потому что вдыхали эту радиацию. Иногда был металлический привкус, но редко, головные боли, подташнивало.
Чтобы прям, как в фильме, слезала кожа, это надо чтоб было до 500 тысяч рентген радиацию получить, тогда и в обморок можно упасть, и сознание потеряешь.
Кроме того, после каждого рабочего дня солдаты проходили через санпропускники — мылись под проточной водой. Одежду каждый день выдавали новую, старую — уничтожали.
3,6 рентген — вранье
В самом начале сериала главный инженер Дятлов и директор АЭСО Брюханов рапортовали об уровне радиации 3,6 рентген в час. Конечно, это неправда. Это потолок показателей обычных дозиметров, дальше просто зашкаливало, поэтому они так докладывали. Это было вранье чистейшей крови.
Понимали они это или нет — не знаю. На самом деле там было и 1000 рентген в час, вокруг 4 энергоблока — и до 5000 рентген доходило, а на крыше, где вытяжная труба, — и до 25 тысяч. Они должны были знать, они специалисты. У них были дозиметры, которые показывали и до 1000 рентген в час. Но те находились в каком-то сейфе, который завалило взрывом. То, что они лежали в сейфе — обычная история, это же было мирное время. Никто не думал, что такое может произойти.
В фильме показано много эмоций сотрудников. Дятлова изображают цербером. Он, и правда, волевой был, грамотный, физик, соображал, что делает и сменой руководил, как положено.
Легасов — жертва
Его, конечно, капитально подставили. Легасов по образованию химик, но понимающий в физике ядерного процесса. Но в создании реактора он не участвовал. При этом за ним стоит целый институт Курчатова, который реактор создавал.
Почему его назначили в комиссию — с одной стороны, это загадка, ведь можно было назначить тех, кто непосредственно участвовал в конструировании реактора. А с другой стороны, никакой особой загадки нет. Ведь с конструктора реактора и спрос был бы другой. Те, кто участвовал в создании РБМК-1000 (Реактор большой мощности канальный) начали бы уходить в сторону, ведь своя рубашка ближе к телу. Они не смогли бы реально докладывать обстановку. С этой стороны, почему туда Легасова запихнули — я понимаю.
Валерий Легасов был очень прогрессивный ученый, рано защитил докторскую, профессор, в 46 лет стал академиком. Волевой был мужик.
Но, представьте, вас отправляют на кондитерскую фабрику, а вы никогда торты не делали. Вот так же и он приехал на реактор, который не конструировал. А были такие, кто знал конструкцию хорошо — их надо было отправить ему в помощь. Но нет, их не было.
Поэтому он сам до всего доходил, докапывался, доказывал. И ошибок много было, и правды, которую он защищал.
Его жалко, конечно. Он оказался жертвой: отправили — отвечай. И в МАГАТЭ потом еще отправили — это международная организация по ядерной безопасности — делать доклад о проделанной работе. А он же не специалист. Он пытался отказаться от поездки, но ему сказали: не поедешь — будешь снят с должности и партбилет на стол положишь. А если партбилета нет — такое время было, даже в дворники бы не взяли.
Он пытался оправдываться, доказать, защищать. А потом, когда эта эпопея закончилась, где-то в 1988 году, когда внутри Курчатовского института начались передвижения, голосования, переизбрания — его даже не избрали в технический совет института. А ведь он был перспективный уважаемый академик! Это было оскорбление.
В итоге на 52-м году жизни он покончил с собой. Довели мужика. Не выдержал унижений. А работу он, конечно, сделал большую. Человек жизнь положил.
Уже после смерти лет через 10 председатель Правительства СССР Николай Иванович Рыжков настоял и Легасову посмертно дали героя.
Измерение дозы радиации — чистое очковтирательство
С дозами вообще кошмар. Это была разрешенная неправда.
Для военного норма дозировки — 25 бэр, или рентген, что для обывателя одно и то же. Больше нормы никому не писали.
У меня уже через месяц пребывания в Чернобыле поставили 24,9 бэр, а я после этого еще 3−4 недели там пробыл. Но дозировка не изменилась.
Дозиметры были групповые, коллективные и слепые. Личных почти не было.
Половина из тех дозиметров, что были в гражданской обороне, вышли из строя или были разряжены. Кроме того, у них была другая шкала.
Дозиметров не хватало на всех, а войск было много. Поэтому придумали коллективный способ измерения дозировки. Создается группа, которую направляют на определенные участки по дезактивации этой территории — снимать грунт, мыть дороги и так далее. Идет группа 30 человек, а одному — старшему группы — дают дозиметр. И по показаниям этого дозиметра определяют дозировку для всех. Но это неверно. При взрыве территория заражается пятнами. В одном месте — 50 рентген излучение, в другом — 70, в третьем — 5. Все работают в разных местах. Этот метод — чистое очковтирательство, грубейшее нарушение. Но так делали повсеместно.
Нашлись мудрецы, которые придумали расчетный способ. Пишут от фонаря каждому. Мне писали в сутки 0,3 рентгена. А я каждый день бывал на АЭС, ездил везде, на могильниках был, жил в самом Чернобыле, где квартиры заражены и мне ставили 0,3 от дозовой нагрузки. Это преступление! Сколько получал каждый человек, будучи там, все неправда. Например, два месяца там провел человек, а ему пишут — 7 рентген! Да он мог их за два дня получить.
Были еще и слепые дозиметры. Такой аппарат, который после рабочего дня сдаешь химику, при этом сам не знаешь, сколько ты получил. Химик проверяет, ведет учет, а учет он может вести так, как ему скажут. Ему один черт.
Так что большой прокол гражданской обороны — отсутствие учета дозировки.
Я даже представить не могу, сколько я получил, хотя мне потом выставили лучевую болезнь.
Свинцовая защита
Она давалась тем, кто работал на определенных участках, там, где высокий уровень радиации, например, когда очищали крышу третьего энергоблока. Там работали только военные, причем добровольцы из военных.
Сначала предполагалось, что там будут работать роботы. Подняли сначала советских роботов. Но они сразу вышли из строя. Тогда закупили 5−6 машин из Германии, Японии — стоили они по несколько миллионов — и они не выдерживали высокого уровня радиации. Их купили, на крышу установили, а использовать не могли. Потом их вертолетами снимали, чтобы не мешали, и люди переоблучались, заходили на крышу, чтобы их поднять, зацепить, вывезти.
Так как роботы не могли, было совещание правительство — очищать в любом случае надо, саркофаг делать надо. Там везде валялись твэлы, графит. Твэл — это начинка ядерного реактора, от них излучение еще больше, чем от графита.
Ну и решили, что убирать будут биороботы, раз железные не могут. А биороботом может быть только военный человек. Гражданский не может. Гражданских выпускали на работу только тогда, когда доводили территорию по дезактивации до 5 рентген. А военных выпускали и там, где до 1000 рентген в час. Пушечное мясо. Всю грязную работу делали.
Этой операцией руководил генерал Тараканов. Набрали военных добровольцев, людей старше 35−40 лет — потому что после этой работы они могли не иметь детей. Свинцовая защита состояла из свинцовых накидок, поверх накидок — резиновые накидки, просвинцованных шорт — для защиты половых органов, на затылок защита, свинцовые маски, перчатки прорезиненные, специальные бахилы с просвинцованными подошвами — такая амуниция весила более 20 кг.
Людей перед запуском на крышу сначала тренировали на других блоках, похожих на этот, потом показывали на видеокамерах куски, обломки: «Вот видишь твэл, графит, вот лопатой его скинешь в реактор и бегом назад». Допускалось за 50 секунд зайти, 40−50 секунд работать и выйти — до минуты.
Работали 12 дней. За это время в реактор сбросили до 177 тонн зараженных твэлов и графита.
Защита, конечно, не спасала от облучения — за один выход солдатам разрешалось получить не больше 20 бэр, а максимум — 50 бэр. Дозиметры были у всех с собой. Надевали сразу и снимали показания сразу. Они были на особом счету.
Про водку и йод
В то время был сухой закон и талонная система — даже при желании не купишь алкоголь. Бесплатно и на халяву никто водку не раздавал. Более того, за распитие жестко наказывали. Ну вот в рационе подводников, где есть ядерные реакторы, входит вино. Поэтому многие и думали, что если пьешь, то меньше радиации получаешь.
Йод надо было принимать в обязательном порядке, но его не хватало. Например, в Припяти в первый день после аварии вместо того, чтобы изолироваться, они, наоборот, форточки открывали, проветривали. Всем надо было в Припяти принимать йод, который должен был в НЗ храниться. Чтобы защитить щитовидку. Йода было мало.
В фильме показано, как из Припяти едут десятки машин скорой помощи. Не было у них столько машин. Там была 122-я медсанчасть, врач-педиатр Белоконь, дежурный на скорой помощи, две машины, одна из которых сломана.
Неизвестные факты
Я рылся в литературе, разговаривал с людьми, которые там участвовали — многих уже в живых нету.
Вот есть такой академик Яблоков, он утверждает, что на ЧАЭС был настоящий ядерный взрыв, равный 450−500 бомбам, которые взорвались в Хиросиме и Нагасаки. То есть это был не тепловой, а чистейший ядерный взрыв.
Выброс был такой силы, что вырвал железобетонную крышу над 4-м энергоблоком — над самим реактором. Ее в свое время строители Еленой назвали. Ее вырвало вверх взрывом, и она опустилась в реактор под углом 15% и до сих пор там лежит.
А дно самого реактора от взрыва опустилось на 4 метра в глубину. Вот какой силы была реакция. Об этом никто не говорит. В Курчатке (Курчатовском институте) по телефону мне рассказали один случай. Наши доказывали тогда, что выброс ядерного топлива с реактора поднялся на высоту до 1500 метров. А на самом деле — в разы больше. В момент взрыва над местностью пролетал самолет, гражданский — на высоте 15 тысяч. Специалисты отследили самолет и нашли его в Сибири, — на самолете обнаружили наведенную радиацию. То есть высота выброса была в 10 раз больше. Тот человек, кто мне об этом исследовании рассказывал, уже умер.
На кону был престиж СССР на международной арене. Мы же старые реакторы за рубеж продавали. 28 апреля 1986 года в газете маленькая заметочка вышла, что да, произошел взрыв — пожар на ЧАЭС, но все под контролем. Ничего страшного. А 1 мая в Киеве как ни в чем не бывало прошла демонстрация. В то же время дети начальников из Киева улетали в массовом порядке.
Ко мне тогда семья друга в Петрозаводск приехала из Киева — у нас жили… Было такое. Но хуже всего, что 50 тысяч жителей Припяти 26 апреля как ни в чем не бывало вышли на улицы, дети пошли в сад, люди работали на дачах, был теплый субботний день. В тот день сыграли две свадьбы, 26 и 27 апреля проводились культурные мероприятия. А 27 апреля с 14 до 17 город полностью эвакуировали — прислали 1200 автобусов. Вывезли где-то 45 тысяч, еще пять разбежались еще раньше.
Боятся правды, как огня
Мне хотелось бы сказать в укор нашему Росатому. Это им надо было фильм этот делать, а не американцам. Причем два фильма — один для широкой публики, а второй — для специалистов, для тех, кто работает на атомных станциях. Но они этого, как огня боятся.
Когда я делал музей, мне Росатом не давал материал. Закрытость полная. Я этот материал выцарапывал за счет хороших отношений.
А ведь наша ЛАЭС в Сосновом Бору — родная сестра чернобыльской.
