Будь 55-летний Виктор Цой жив сегодня, это, конечно, было бы хорошо, но мы бы жили совсем в другом мире. Уже третье поколение в России выросло, воспринимая Цоя как погибшее и вечноживое божество. Сперва божеству поклонялись безоговорочно, затем пытались свергнуть, а потом случилось что-то еще. Корреспондент MR7.ru размышляет о том, чем был и стал Цой для выросших после его смерти.
Я родился в год смерти Цоя, а впервые послушал его еще лет через десять. Спасибо маме, она ради этого купила кассету и чуть ли не магнитофон. Помню, меня поразил тембр голоса и манера пения. Даже ребенком я растерялся, зная, что это не «хорошо» или «плохо», а просто подобного я ни с эстрады, ни в хард-роке никогда не слышал. Пелось тоже нечто внезапное: про алюминиевые огурцы. Забыть, единожды услышав, это было нельзя, а вскоре оказалось, что Цой изменил жизнь еще многих, помимо меня. Его имя было паролем для входа в круг неформалов, любителей музыки со смыслом, противников попсового и бездуховного. Ну и просто любителей выпить и правильно повеселиться.
Культ Цоя, конечно, был, его фамилию писали на стенах, рядом со знаком анархии, его лик украшал футболки и рюкзаки. И все же, это был странный культ. Например, хотя сами неформалы пели его песни нестройным хором, существенно реже в компании доставали заветную кассету и слушали оригинал. Я бы даже сказал, что на моей памяти такого не было никогда – разве что, в очень маленьких компаниях. Потом песни тоже пели не любые. Пели выраженно романтическую «Пачку сигарет» про ночное одиночество в ожидании пути, пели «Группу крови» почти про то же самое, только еще с войной. Конечно, пели «Звезду по имени Солнце», там была целая космогония. «Маму – анархию» пели скорее как народный хит. Наконец, изредка пели «Последнего героя». А больше не пели ничего, даже «Перемен», якобы главную протестную песню.
Подсознательно, наверное, от музыки Цоя не фанатели, потому что это с очень большой натяжкой могло сойти за рок. Имеющий уши прекрасно слышал, что группа «Кино» играла нечто гораздо более близкое к танцевальной попсе и синтезаторной музыке, которую неформалам вообще-то западло слушать. Но раз уж в скрижалях советской прессы было записано, что Цой – рок, ничего не поделаешь. Гораздо хуже, что Цой не был похож на «русский рок», где музыке вообще уделяется не много места, зато очень любят глубокомысленные стихи. В перечисленных песнях еще была романтика, а так все про восьмиклассниц каких-то, да про фильмы, да что твоя девушка больна.
Почему же вообще культ сложился вокруг странной группы с чуждой нам музыкой и тремя песенками, чтоб поорать у костра (даже у Чижа больше)? Странно сказать, похоже потому, что Цой был крутым. Сам по себе, как личность. Непохожий на других внешне, с первого взгляда, он при этом не вызывал желания над собой посмеяться. Видали, какое карате он в «Игле» исполняет? Одетый с иголочки во все черное, подчеркнуто немногословный, сдержанно остроумный и абсолютно, бесконечно уверенный в себе. Скорее, он походил не на рокера, а на бандита из стильного кино. Парни смотрели на него и знали, что они, каждый – непохожий на другого, могут быть также круты. Девушки тоже думали нечто подобное, а еще, наверное, были влюблены. Хотя вслух об этом не говорилось.
Вокруг культа Цоя было безбашенно и беззаботно. Были летом концерты памяти в провинциальном Центральном парке. Туда полагалось попадать непременно через забор и перебежками, скрываясь от ментов, добираться до сборища. Как-то раз, наверное, на сорокапятилетие был Бутусов, пел все хиты. Тогда казалось, что это лучший концерт в жизни. В основном, конечно, приезжал не Бутусов, а местные группы с каверами на кино. Порой опасливых неформалов теснили желающие послэмиться скинхеды, мне раз в толпе чуть не оторвало ухо.
В перерыве на сцену выходил дураковатый ведущий. «Теперь викторина. Кто скажет, как назывался второй альбом группы «Кино», записанный после пребывания Цоя в сумасшедшем доме?» – «Гитлер! Гитлер!», – бодро отвечали ему скинхеды. Представить сейчас такое веселье трудно.
Где-то в конце нулевых молодых людей стал раздражать образ постсоветского «нифера» с косухой, шмотником, хаером и мамой-анархией. Кто-то вырос и желал дистанцироваться от прошлого, кто-то, чья юность пришлась на «тучные» путинские годы, вообще не находил в этом ничего романтического. Культура русского рока стала мишенью для довольно злобных насмешек, а в особенности лично Цой, как ее символ и главная мертвая звезда. Возникшее благодаря Интернету общее музыкальное просвещение помогло понять, что у Цоя – ужас! – были источники вдохновения. Он брал риффы у TheSmiths, заимствовал имидж у TheCure, нагонял мрака, как JoyDivision. Сейчас особенно смешно, что космополит Цой стал на некоторое время восприниматься как символ узколобо-патриотического и исконно-посконного рока, которому есть такие хорошие западные аналоги. Цой превратился в мем, божество было осмеяно, развенчано, переработано.
Но эпоха «богоборчества», как все такие эпохи, быстро закончилась. Стеб выгорел, исчерпал себя. А забыть Цоя оказалось невозможно, и ничего к нему не пристало. Самые неполиткорректные шутки про «Икарус» уже воспринимаются не как кощунство, а как парадоксальный элемент популярности музыканта. Оказалось также, что его творчество вовсе не так уж вторично – еще бы, ведь Моррисси или Роберт Смит не были этническими корейцами из Ленинграда, погибшими на переломе эпох. Его песни, как уже сказано, запоминаются сразу и на всю жизнь, и тем лучше, что это вовсе не типичный русский рок. Его образы, такие вроде бы простые, также близки и спасительны, как тридцать лет назад – мир ненадолго делается освещен, нестрашен. Выяснилось, что, помимо истертых от частого прослушивания хитов, у «Кино» есть многое другое. Когда прошел фанатизм, все вспомнили или узнали и светло-меланхолическую «Кончится лето», и стоические «Красно-желтые дни», и вечный гимн молодости «Видели ночь», и десятки других песен – лаконичных, мелодичных, ярких, точных.
Сегодня они играют что в маршрутках, что в кабаках, что в клубах, где звучат так же естественно, как все остальное. Клип «Яндекса» точно показал, что Цой свой в любом кругу – на коммунальной кухне, в бандитской подворотне, на хипстерской дискотеке и для вечных романтических одиночек, чуждых любым кругам. «О-о, но это не-лю-бо-о-вь», – поет Цой, как бы вторя пресловутому фильму Звягинцева. Но мы слышим его интонацию и знаем, нас не проведешь – это любовь, конечно.
