Сразу откажемся от подсчета подлинного числа панфиловцев и обратимся к фильму как к художественному вымыслу, что вполне естественно. Если бы один культурный министр лучше держал себя в руках и не кричал по каждому случаю «мрази, говно!» - он бы мог так и сказать: Великая Отечественная война суть наша единственно возможна религия, догмы которой никак невозможно поколебать археологическими раскопками или радиоуглеродным анализом. 28 так 28.
Картина маслом
Режиссеры Андрей Шальопа и Ким Дружинин неоднократно говорили, что хотели сделать именно миф, простой и яркий, как военный агитплакат. Это потребовало некоторого минимализма, избавления от полутонов: все персонажи выписаны парой характерных черточек, лишены бэкграунда, за исключением места рождения, не подвержены «психологизму» в виде трусости, ненависти и уныния. Их речь состоит в буквальном смысле либо из пафосных уверений в готовности умереть, либо из теркинских прибауток — так, немецкий артобстрел сравнивают с концертом симфонической музыки, по крайней мере, три раза, пока шутка не умирает окончательно.
С учетом всего этого, конечно, фильм становится не художественным фильмом, а социальной рекламой, что совершенно очевидно в конце, когда в характерном монтаже показывают в разных ракурсах памятники панфиловцам в разных городах. Ну а рекламные ролики, как мы помним, по крайней мере, со времен Бекмамбетова, нашим режиссерам удаются лучше, чем «настоящее» кино. Вот и этот фильм-ролик вышел неплохой. Камерность сюжета, которую некоторые ставили фильму в упрек, играет ему на руку. Двухмерность персонажей на самом деле не мешает нам их сочувствовать. Все любовные истории с успехом замещаются одним взглядом, который деревенская девушка бросает на неизвестного солдата — его лицо скрыто в тени. Так и работает хороший миф и хорошая реклама: все сопутствующее зритель может додумать сам.
Кстати, авторы отметили и амбивалентность военного (или советского быта). Вот политрук читает вслух газету с описанием чьего-то подвига, а уставшая солдатня советует пустить агитацию на самокрутки. Вот солдат пытается выменять у местного крестьянина картошку на моток колючей проволоки, а крестьянин отказывает и язвит: не хочу на мир через эту проволоку смотреть. А первый кадр фильма — деревня Дубосеково, над которой возвышается разрушенная советской властью заброшенная церковь.
Конечно, все противоречия сгладятся, а прошлые обиды потеряют значение к моменту решающего боя. Битва, кстати, идет за Россию — именно так. Ни Советский Союз, ни, тем более, Сталин не поминаются ни разу. Сталин отбрасывается даже демонстративно: в эпизоде солдат (старшего поколения) перед очередной атакой начинает молиться, это слышит недоумевающий молодой солдат: «Чего говоришь?» - «Говорю: за Родину» - «А, ну, правильно».
Выразителем новой идеологии в фильме работает политрук Василий Клочков. Этому человеку, по легенде, принадлежит фраза «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». В фильме политрук, пожалуй, единственный персонаж, который все же начинает раздражать своей однозначностью, всегда появляясь в белом полушубке, всегда изрекая хорошие вещи в камеру крупным планом, и почему-то чуть ли не руководя сражением. Но в целом он бы не испортил картины, если бы режиссеры выдержали взятый курс на создание грубого и твердого как гранит мифа о вечной России и ее защитниках. Чем проще, тем лучше.
Смыслы фильма
К сожалению, провинциальная боязнь показаться слишком простыми заставила авторов «Панфиловцев» добавить в фильм больше «смысла». Об этом почему-то почти не пишут в рецензиях, об этом Шальопа не говорит в интервью, но главное и единственное содержание фильма, помимо плакатно-агитационного, это национальный вопрос.
316-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал Иван Панфилов, была сформирована в Казахстане и Киргизии. В фильме даже уточняется, что казахов и киргизов воюют по сюжету «больше половины». Власти Казахстана обещали выделить на съемки «Панфиловцев» миллион долларов, потом замялись, стали диктовать условия продюсерам и в итоге дали в пять раз меньше. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, впрочем, присутствовал на эксклюзивном показе в Астане вместе с Владимиром Путиным.
Главные же герои фильма не казахи и не киргизы, а украинские солдаты Иван Москаленко и Иван Добробабин. Они практические единственные, кто всегда узнается в солдатской массе благодаря характерному говору, они занимают столько же экранного времени, сколько правильный политрук Клочков и, в отличие от него, остаются в живых. Реальный Добробабин, кстати, потом был обвинен в пособничестве немцам и лишен всех наград.
Национальный вопрос намеренно прорабатывается на протяжении всего фильма. Вот один солдат говорит другому: «Покажем, как русские стоят!» Тот замечает, что он, вообще-то, казах. Товарищ ему объясняет, что все, кто стоит за Россию — русские, а «когда Казахстан защищать будем, все будем казахами».
В следующей сцене политрук объясняет другому казаху, что Родина — это земля, на которой живут, а Отечество — то, как живут «люди, решившие жить вместе, как предки жили, говоря на одном языке». Казах удивляется: неужто и какой-нибудь француз, выучив русский язык и переехав в Россию, станет русским, пускай без предков. Клочков отвечает: «Может и станет, посмотрим, как он с нами фашиста бить будет».
Из нескольких таких эпизодов становится ясно, что «русский» в контексте фильма и стоящей за ним идеологии — это замена навязшего в зубах слова «россиянин». Его ввели в обиход при Борисе Ельцине и об него постоянно спотыкаются: вот и теперь Путин требует от мусульманских ученых сделать «закон о российской нации».
Замена, может быть, исторически легитимная: в Российской империи делились не по национальностям, а по вероисповеданию, и «русский», соответственно, почти буквально значило «православный». Какая у нас настоящая религия вместо православия теперь — смотри выше. Да и всякий знает в быту множество людей самого разного происхождения, которые сами себя называют русскими: один язык, одна родина, одна историческая память.
Тем временем, земля встает на дыбы, фашисты позорно отступают (кульминация боя с подготовкой к штыковой атаке снята особенно хорошо), и мы подходим к финальной сцене. Рядовой Москаленко с казахским товарищем присели отдохнуть. «Только такие, как мы, герои, стоят сейчас за Россию — других скоро не будет», - говорит Москаленко. Поодаль, еще пятеро выживших панфиловцев (среди них, очевидно, Добробабин) принимают позы солдат на мемориале в Дубосеково, и в следующем кадре превращаются в этот самый памятник. Конец.
Вся идеологическая конструкция фильма здесь рассыпается. Мы видим братающихся украинца и казаха рядом с братской могилой, где все, включая русского политрука Клочкова, превратились в окровавленную землю, в которой застряли фашистские танки, и в мемориальный гранит. Единственные русские, которые дожили до победы — это, простите, «нерусские». Даже в рекламе мультикультурного общества производства ФРГ приученные к толерантности немцы не заходят так далеко. В такой рекламе среди поляков, турков и нигерийцев показывают живых счастливых немцев.
Шальопа говорит: «Люблю фильмы про войну. Для русского человека это, по-моему, такой полноценный жанр». Лучше сказать, русский человек — единственный, кого еще как-то волнует та война, кто ставит ей памятники и посвящает фильмы. Казахстан и Киргизия давно не часть страны, воевавшей в 41-м.
Украина — не будем о грустном; там, кстати, подобные фильмы уже запрещены. Ни киргизы, ни украинцы в обозримом будущем добровольно не назовутся русскими и не пойдут защищать Москву. От Казахстана поступило только «спасибо» в виде 80 млн тенге.
Пожалуйста. Видимо, очередное уверение в многонациональной единстве Великой России стоило того.
Ну и насчет русской любви к военным фильмам. После премьеры «Панфиловцев» пошли однотипные рецензии, как полный зал людей в тишине, без единого вздоха внимал истории о подвиге, а после титров еще пять минут никто не мог шелохнуться, а потом все потонуло в шквале аплодисментов. Так вот, я ничего подобного не видел. Зал почти полный, да. Хрустели попкорном, выбегали позвонить и покурить, разошлись перешучиваясь.
Хочется сказать, что к жанру русский человек относится как грузин к помидорам: есть любит, а так — нет.
