Когда появилось первое сообщение о «нобелевке» Бобу Дилану, оставались считаные минуты на то, чтоб закрыть глаза и заткнуть уши. Сатанинский гвалт, набирая мощи, несся по соцсетям: «Кто такой Дилан? Сколько романов написал? Почему до сих пор не наградили Розенбаума? Почему при жизни не дали Леннону? В следующий раз награждаем блогера Хованского».
Тонкость тут в том, что, похоже, эти остроумные комментарии не отпускаются с Олимпа хорошего вкуса, где за обедом листают, послюнявив палец, Ивлина Во и Овидия. Только Юрий Лоза, может быть, восседает на том Олимпе. Комментарии в основном доносятся гулким эхом из глубин, где находятся многие из нас в ожидании нового опуса Пелевина. А на том Олимпе, говорят, Великая Литература некоторое время назад кончилась. С начала девяностых "нобеля" раздавали дряхлеющим гигантам прошлых лет вперемешку с выдающимися нигерийскими и бирманскими писателями. Наконец, по мере того, как политический ландшафт вокруг делался все причудливее, наградили белорусскую журналистку в стиле «как страшно жить» и американского рокера, ставшего звездой еще до «Битлз» и Карибского кризиса. С одной стороны, как будто и смешно. А с другой — ведь и остальные премии, кроме узкоспециальных, давно дают за литературу, которую людям реально интересно прочитать (или услышать), а не за ту, которая следует великим традициям. Интересен ли Дилан?
Шестьдесят лет назад большинство американцев слушало музыку, самый мягкий эпитет для которой — это «бесконфликтная». На фоне задорных бойз- и герлз-бэндов даже Элвис выглядел брутальным, почти Захаром Прилепиным. Однако в то же самое время политический ландшафт, опять же, начал выглядеть угрожающе. Молодые люди в Нью-Йорке вдруг поняли, что в их душе как-то ничего не отзывается на популярные ритмы эстрады. В ожидании призыва в американскую армию и встречи с русскими ракетами, хипстеры (тогда их тоже так называли) собирались в барах и играли фолк-музыку. То есть однообразные и проникновенные песни о работе, любви и смерти, исполняемые с минимальным аккомпанементом хриплыми пронзительными голосами. С тем, что у нас пели старушки на завалинках, довольно много интуитивно-общего.
Самым заметным на фоне других фолкеров оказался тощий еврейский паренек, в общем, на янки-фермера с банджо ничем не похожий. Зато он, вопреки всем канонам, не только пел дедовские песни, но и сочинял свои. Вскоре шестидесятые отправили продюсерские прилизанные проекты в небытие, а все хипстерское стало новым трендом. Дилану было лет двадцать пять, когда он стал Богом. С ним пришлось считаться «Битлз», а про «Роллинг Стоунз» думали, что они назвались в честь дилановской песни. Об Элвисе тогда едва ли вспоминали. Когда кончились шестидесятые, должны были в свою очередь забыть Дилана.
Дилан выговаривался перед микрофоном, речитативом читал совершенно неформатные простыни текстов, «грузил», как сейчас скажут, десятками малопонятных образов на куплет. В перерыве — визгливые партии губной гармошки. Так минут на восемь. В семидесятые годы поэты с гитарой стали вызывать куда меньше священного трепета. К тому же, угроза ядерного апокалипсиса, казалось, миновала, можно было расслабиться. Дилану полагалось сторчаться, впасть в гордыню и поучать общество, уйти в отшельники, но оказалось, что он может сочинять хоть диско. Оказалось, его мелодии хитовые, голос неподражаемый, а длинные тексты все равно оседают в памяти.
Поп или фолк — это то, что может петь каждый и то, что похоже одно на другое. Авторская песня — забудем на секунду советские коннотации — это то, что может петь только автор, и что не похоже, предположительно, на что-либо другое. А Дилан просто смог усидеть на двух стульях. По нему даже не было заметно, что это как-то слишком тяжело. Он побыл деревенщиной, «проклятым поэтом», хиппи, христианином, иудеем, бардом, политическим активистом, художником, свадебным генералом, живым классиком, и все равно остался равен себе. По крайней мере, это можно зачесть за акт поэзии.
После очередного альбома своих песен, Дилан в этом году записал диск с «золотыми стандартами» американского джаза. Как раз эти песни от Синатры и Армстронга вызывали бурную ненависть фолкеров, когда Дилан только начинал. Старый человек возвращается к истокам, возвращается ветер на круги своя, и Америка пытается вернуться к себе, что и призвана подтвердить «нобелевка» — вы думали, мол, это просто рок-н-ролл, а это была Поэзия. Но альбом джазовых каверов — скорее реквием, чем утверждение жизненной силы. Премия Дилану — это уважительный жест прошлому. Другой Америке, другим поэтам, другому столетию. В конце концов, он дедушка, и совсем не такой живчик, как Вуди Аллен. Может, у него и фейсбука нет. Так жест Нобелевского комитета вышел не авангардным, а наоборот. Почтенная премия со всем уважениям ветеранам.
Те, кто валяет дурака в российских соцсетях, с приколами «разве он не умер», выдают свое нулевое понимание того, «что сейчас слушают», и как вообще устроен мировой культурный контекст. Другое дело, что это контекст — американский. Рок-звезды вымирают как класс, и уже скоро, когда мы окончательно (пишу сквозь патриотические слезы) разгромим Штаты (морально), мы не будем почитать их Диланов, и свои нам будут не нужны.
А еще через время, когда утихнет нобелевский и рокерский хайп, мы опять Дилана вспомним, потому что он же не памятник, он всегда юный провинциал с гитарой, к ногам которого бросили огромный город и все юные сердца — это сюжет всегда понятный. Развевайся на ветру, катись, как камень, стучись в райскую дверь. Как ураган, разрушай стены любых темниц, еще одну чашку кофе, руки в карманы — и следуй, не убоясь, долиной смерти.
