Таджикский писатель и режиссер Мир Зафар несколько лет прожил на улицах Петербурга: после инсульта потерял память, остался без денег и документов. На больного человека обратил внимание и спас студент СПбГУТ Александр Гущин: через соцсети помог найти родных и знакомых. Еще одна судьба — в театральном проекте «НеПРИКАСАЕМЫЕ».
История Мира Зафара прозвучит в документальном спектакле о людях, переживших бездомность, «НеПРИКАСАЕМЫЕ»: 27 июля, в 21:00 на фестивале «Точка Доступа» во дворе Феодоровского собора. Билеты: на сайте radario.
25 июля в книжном магазине «Порядок слов» (набережная реки Фонтанки, 15) состоится творческая встреча с Миром Зафаром и творческой группой проекта. Вход — свободный.
О переменах
Моя книга «Индия» начинается с того, что воин-торговец идёт по дороге, а через дорогу — идёт неприкасаемая. В Индии они должны стучать палочкой об деревяшку, чтобы люди знали — это неприкасаемые. И сейчас они живут по законам касты, они знают всё о кастах. Когда я позволил себе перейти границы каст, надо иметь очень большие знания. Тогда люди тебе верят.
Неприкасаемые могут перейти в другую касту. Но трудно их самих убедить в этом. Помните это.
Люди всегда удивляются одной вещи в Индии, так и в Таджикистане: почему люди живут бедными, нищими. Но они не задают другой вопрос: а почему нас полтора миллиарда, а вас все меньше и меньше? Значит, дело не в этом, а в чем-то другом. Вот это духовное и есть – главное, понимаешь? Придёт время, будет и чистота, и порядок, но пока так. Такое время перемен. В Индии все знают, надо его выстоять.
О методе
Я жил в реабилитационном центре, вместе с наркоманами. Я им сказал одну вещь: «Давайте поставим спектакль о наших болезнях». Они говорят: «А какая это болезнь и где это?» Они умные ребята, они все говорили, когда первый раз попробовали наркотики, в 12 лет, в 14 лет, в 9 лет некоторые. Я им объяснил, вот до того времени, когда вы не приняли наркотики, вы были братья с Якобом, а когда приняли — стали как Карлик Нос. Но, говорю, чтобы излечиться — вот тут самое смешное.
Дело в том, что, если вы знаете сказку «Карлик Нос», там на рынок приходит старушка, ищет сон-траву, и когда слово «трава» прозвучала, они стали так долго хохотать.
В сказке дальше колдовство, всё такое. И вот Якоб уже Карлик Нос, бродит по городу, все пинает. Я говорю: «Это и есть ваша жизнь, в подвалах». Потом он встречает Мими, которая тоже заколдована, уже два, получается, наркомана. Они говорят: «А как излечиться?»
Ну, в сказке этот Вильгельм Гауф написал. Кстати, все думают, что Вильгельм Гауф великий сказочник, что он такой старец, а он же умер в 27 лет. Представляете, он был безумен. Я подозреваю, что он принимал наркотики, он в Германии жил студентом, красил памятники в разные цвета, а потом в 27 лет поднялся на чердак, написал все сказки «Калиф Аист», «Карлик Нос», «Караван». Три всего лишь сборника. Немножко сказок. Но я почему-то сразу понял, что его сказки поразительны, они начинаются с одного, как гадкий утёнок, потом он даёт борьбу и выход. Но выход странный, чтобы излечиться, ребёнок должен достать сон-траву.
И вот, когда наркоманы бегали по сцене, когда искали сон-траву, то все так хохотали, говорили «закладки» ищем.
Саму сказку поставить нелегко, если честно. Но «актёры» уже были готовы. Мне не нравится слово «тренинг», я называю это «рахса», систему, которой отец, он был врач, целитель, меня научил, я её подправил, во ВГИКе взял лучшее, упражнения, снимающее стресс. В театральном институте, ЛГИТМиКе, такой был учитель Кацман, я это смотрел внимательно, как он делает, ну, другая система. Потом чё там — Станиславский, Брехт, Мейерхольд — это я досконально знал и всё искал, где это соединяется. Ну и вот так.
О смерти
Не знаю, кто выживет. За мной, честно говоря, целое кладбище. Я вот пока здесь нахожусь, с ужасом вспоминаю, сколько здесь людей умерло. Ну, которые рядом со мной были. «Ночлежке» надо сказать благодарность, если честно. Хотя их надо немножко реорганизовать. Они не придают значения одной вещи, что
человек с улицы когда пришёл, ему мало еды, кровати, крыши. Ему не хватает того, что... он в страшном разочаровании. Не хватает веры. Это страшно. Просыпаться утром в одиночестве страшно. И не на что опереться.
Только когда бутылку выпиваешь — уходит. Поверьте мне, любой бомж мечтает умереть. И побыстрей. Это мечта всех. По утрам очень страшно, одиночество.
О любви
Однажды мы были с отцом в Калькутте. Там на площади в центре — йоги индийские, настоящие йоги. Я очень удивился, что отец такой печальный. Он говорит: «Понимаешь, там на площади 49 учеников, и все они знают все асаны. Но это не йога. Йога это не то, что совершенство тела». Потом он так развернулся и показал вдруг на человека — толстого сына пирожочника-лавочника. Он такой толстый в шортах индийских. Индийские столы сладкие, я до сих пор не могу есть сахар, а он и ест, и ест, и ест, и ест двумя руками. И такой счастливый. Отец говорит:
«Видишь его лицо? У него счастье на лице! Вот что такое йога. Вот настоящий йог: толстенький, маленький. А не 49 человек, которые там на площади делают асану за асаной».
Потом отец сказал, знаешь, йога — это единение, любовь. И не будет спокойствия в мире, пока каждая травинка не поймет, что касты — это неправильно, когда богатый не протянет руку нищему. Единение, вот что такое йога.
И любовь. Йога же переводится как любовь. Да, йога – это любовь, и поэтому индийцам трудно понять, когда говорят йога и имеют ввиду и хатху-йогу. Когда камасутру представляют как тысячи поз. Я родился, кстати, в храме Камасутры. Все эти асаны для того, чтобы возродился народ любой. Даже бесплодный может рожать, оказывается. Даже с больными почками. Просто у них нет знаний, эти знания надо дать. Но, в конечном счёте, это – единение.
О веселом
Есть два пути. Отец мне сказал: можно злу противостоять злом, а можно по-другому, можно, как бы не обращать внимание и созидать доброе. Сейчас, что вы думаете, я буду писать книгу, как был бомжом? Нет! Я буду писать о радости, пока набрасываю потихонечку. Человек это откроет и сразу вспомнит детство, молоко, лепешку, радость, смех.
Когда бомжи собираются вместе, думаете, о чем они разговаривают? О политике? Нет! Они вспоминают детство. Да, серьезно. В подвалах. Пьют.
Ну, конечно, разные есть бомжи. Но при мне все прекращали материться, потому что все знали, что если Мир здесь находится, то он не будет ругаться, он просто встанет и уйдёт. А всем хотелось, чтобы я начал рассказывать про Индию. И они так радовались, как дети.
Многие умирали под мои рассказы. Я им рассказывал, что существуют джунгли, существуют ущелья, реки, водопады, караваны паломников, дожди. Это Индия. Это Тибет. Это Китай. И они такие стояли с водкой: «Да?» Я говорю: «Да». И про Питер тоже. Вот Невский. Выходим, да, собираем банки. А представь, мимо идёт Пушкин, и как Пушкин уезжал на дуэль, помните это кафе на Мойке? Мне приходилось им говорить.
Один раз у меня на руках умирал наркоман. Хороший парень. Вы знаете, последняя какая фраза была? Он говорит: «Мир, я умру, у меня паспорт, я передознулся. Ты, это, ты уходи. Ты моё тело вытащи из подвала, потом вызови… Деньги у меня есть – вызови». И последнее, знаете, что он сказал? «Я, — говорит, — родился в Ленинграде и никогда не был в Эрмитаже, а ты рассказывал про Эрмитаж вчера ночью и так мы хохотали, когда ты про Рубенса рассказывал, про этого Ван Эйка, про художников – так смешно». Просто отец меня научил рассказывать. Да. Вот такая жизнь, хорошая жизнь, веселая.
