Премия в области литературы, присужденная Светлане Алексиевич означает, что Нобелевский комитет прекратил самоустраняться от актуальных вопросов литературы, политики и социума.
Есть надоевшая шутка о том, что Нобелевку по литературе в идеале должны присуждать чернокожей лесбиянке-инвалиду, беженке с Ближнего востока. На самом деле, это далеко от истины на протяжении последних десяти лет: литературную награду дают то престарелым классикам накануне кончины (Транстремер, Льоса), то тихим писателям, которых читают только на литературных кафедрах (Леклезио, Елинек, Модиано). Награждение Светланы Алексиевич очевидно значимое и очевидно политическое. Вопрос в том, какая сторона получит больше бенефитов от этого события.
Книги Алексиевич — это скорее нон-фикшн, чем художественная литература в строгом смысле. Описание реальных событий на основе реальных документов и биографического опыта. Всегда остросоциальные темы: конечно, Чернобыль, конечно, Афган, конечно, ГУЛАГ.
Награждая писательницу, Нобелевский комитет отмечает и содержание ее книг и форму: в эпоху, когда для рядового читателя реальные истории давно стали интереснее вымышленных, премия до сегодняшнего дня продолжала присуждаться авторам толстых романов, вопреки читательскому вкусу. То есть, сегодня Нобелевский комитет прекратил самоустраняться от актуальных вопросов литературы, политики и социума.
Свелана Алексиевич родилась в 1948 году в нынешнем Ивано-Франковске. Согласно «Википедии», ее отец белорус, а мать — украинка. Позднее семья переехала на территорию Белоруссии, где Алексиевич живет до сих пор, за исключением краткой эмиграции в Западную Европу в 2000-е годы.
Что до ее политических взглядов, то никаким диссидентом Алексиевич не является, поддерживая Лукашенко (но презрительно называет его председателем колхоза) и клеймя оппозицию за слабость. Также писатель осуждает действия России в Крыму — как, опять же, и руководство страны.
Обличение советской диктатуры, советского кризиса и советского нравственного надлома не перешли в аналогичное обличение белорусской диктатуры. На примере Алексиевич видно, как либеральные и гуманистические убеждения (пост)советской интеллигенции маскировали убеждения националистические: прошло 25 лет, и всякий сверчок начал хвалить свой белорусский-украинский-татарский-кремлевский шесток.
С художественной точки зрения очерки Алексиевич берут, так сказать, обилием шок-контента: жены чернобыльцев плачут, когда с их мужей на глазах слезает кожа; расстрелы и самоубийства, и уходящие за горизонт ряды цинковых гробов. Это очень мощная журналистика. Однако, если Нобелевский комитет претендует на художественную объективность, выходит, что с 1987 года никто не писал по-русски лучше, чем Алексиевич — мягко говоря, неправдоподобное предположение.
Таким образом, исторический факт, с одной стороны, в том, что Нобелевская премия по литературе в шестой раз присуждена русскому писателю, как ни крути. С другой стороны, если идеологический раскол между Россией и Европой будет шириться (а Белоруссия будет продолжать дрейфовать в сторону, противоположную российской), Алексиевич перестанет считаться частью русской культуры, да и здесь ее «не возьмут».
После распада СССР российским идеологом со скрипом удалось и Бунина, и Шолохова, и Пастернака, и Солженицына, и Бродского записать в «наших». Несмотря на все «но». Второй раз такой фокус можно и не провернуть, и тогда нынешняя Нобелевка станет символом грядущей дезинтеграции русской культуры.
