Впервые в Санкт-Петербурге пройдет выставка Шейна Гуффогга — художника из Калифорнии, который смог объединить в своих таинственных картинах абстракцию и реалистичность, новизну и связь с прошлым. Шейн Гуффогг пообщался с корреспондентом «МР».
Выставка Шейна Гуффогга, художника, чьи работы коллекционируют Билл и Хилари Клинтон, Дастин Хоффман, Эд Харрис и другие, открыта в Музее Академии Художеств до 27 сентября. Перед открытием художник рассказал «МР», почему он начал писать «ленточные» картины, какова связь искусства и психоанализа и можно ли услышать живопись.
«МР»: Какие картины вы привезли в Петербург?
Ш.Г.: Все работы, которые вы увидите здесь, я написал после 1988 года. Тот год стал для меня переломным (известно, что в 1988 г. в результате несчастного случая художник лишился указательного пальца руки. - Ред.). Я хотел совместить в живописи абстракцию и реализм; в то же время я размышлял о том, как выглядят мысли за мгновение до того, как стать словами. Погруженный в эти размышления, я начал работать. Тогда появились первые «ленточные» картины, как я их называю.
Мои работы очень связаны с европейской исторической живописной традицией. Так, я использую технику лессировки, как Караваджо, Рембрандт. При этом я — выходец из другого мира, из Лос-Анжелеса. Но мне важно поддерживать связь с миром прошлого. Я решил взять современные идеи и протянуть их назад, обратно к истокам, а затем — вернуть и сделать нечто новое.
Поэтому ваш символ — лента, которая связывает прошлое с будущим?
Да, именно так. При этом лента — это фигуративный элемент. Одну из картин я написал специально для этой выставки: мне принесли планы залов, и я понял, что нужна большая завершающая картина. На ней видно, насколько реалистично изображена полупрозрачная лента, как будто ее бросили на холст. Эту картину никак нельзя назвать абстрактной. В то же время, линия — это продолжение моей физиологии. Как, например, почерк: вы же знаете, что по почерку можно сказать что-то о характере человека.
Мне нравится думать, что линия — результат первоначального движения нашего подсознания: как когда вы говорите по телефону и что-то бездумно чирикаете на бумажке. Я использую эти произвольные движения для создания картин. Когда я начинаю рисовать, я делаю определенные метки. Потом я провожу около 6 месяцев, размышляя, как объединить их в картину. Они становятся моим предметом изучения. А затем я пытаюсь взглянуть на них через окно Ренессанса.
Мне нравится думать, что линия — результат первоначального движения нашего подсознания: как когда вы говорите по телефону и что-то бездумно чирикаете на бумажке. Я использую эти произвольные движения для создания картин. Когда я начинаю рисовать, я делаю определенные метки. Потом я провожу около 6 месяцев, размышляя, как объединить их в картину. Они становятся моим предметом изучения. А затем я пытаюсь взглянуть на них через окно Ренессанса.
Лента — символ движения и времени?
Да, и к тому же — свидетельство настоящего момента. Я думаю, что в наше время все в мире происходит слишком быстро, и мне нужно, чтобы что-то оставалось неизменным. Мне нужны моменты постоянства. И эти картины фиксируют момент, который никогда не повторится, чтобы он не улетучился мгновенно.
Как классика взаимодействует с вашими работами?
Классика — это, во многом, основа моих работ. Три года назад я работал над серией картин, которые были посвящены одной ранней работе Леонардо да Винчи — портрету Джиневры де Бенчи. Я долго рассматривал эту работу, изучал свет на ее лице, линию ее волос, я смотрел, и моя рука двигалась сама по себе. Я чувствовал, что разговариваю с картиной Леонардо. Тогда я понял, что лицо Джиневры еле уловимо вытянуто вперед; будто перспектива на картине искажена, преувеличена. И я понял, что Леонардо сделал это специально. Он был Мастером; во многом, эта картина — предтече кубизма. Он предсказал и появление компьютерного экрана, в который мы смотрим и погружаемся все глубже.
Я читал много книг эпохи Возрождения. В том числе книгу, копии которой были у Леонардо и Микеланджело, — она называлась «Книга любви» и была посвящена размышлениям о духовной любви. Мысль о любви духа вдохновляла художников Ренессанса. На выставке я покажу свою «книгу любви»: несколько картин о разных видах любви. Одна из них посвящена любви к самой любви.
Вам важно, что выставка пройдет именно здесь, в музее Академии Художеств?
Я вижу, как картины разговаривают между собой. Я даже скорее слышу их, чем вижу. Классические панно в одном зале с моими работами перекликаются, отражаются бликами света, цветовыми пятнами. И это движение, эту перекличку нельзя отрицать. Как нельзя отрицать все, что было раньше, — это глупо. Не было бы этого, не было бы тебя, здесь и сейчас. Твое право — отказаться от разговора. Но осознавать, что ты не первый и не единственный — необходимо.
В наше время все в мире происходит слишком быстро, и мне нужно, чтобы что-то оставалось неизменным. Мне нужны моменты постоянства. И эти картины фиксируют момент, который никогда не повторится, чтобы он не улетучился мгновенно.
Залы Академии художеств невероятно богаты светом. Свет падает из окна, отражается от пола, картины, от человеческой кожи, и мы можем увидеть несколько источников света — не реальных, а воображаемых. Свет может преобразовать наше восприятие, заинтересовать, заставить остановиться перед картиной и вдохновить на разговор с ней.
Вам нравится говорить о своих картинах, или вы хотите, чтобы люди просто смотрели на них?
И то, и другое. Я только рад рассказать о чем-то, если это требуется, а если кому-то достаточно просто смотреть и самостоятельно размышлять — это замечательно. Здесь, в Академии художеств, будет представлено 27 лет почти ежедневного рисования, 27 лет размышлений, толчков. И мне даже сложно представить, как люди будут реагировать на проделанный мной путь. Здесь работы «ленточного периода», паттерны (картины с повторяющимися элементами, которые Гуффогг каждый раз перерисовывал вручную. - Ред.).
Многие картины я рисовал, будто находясь на позиции зрителя.
Я ведь пытался наблюдать, как зритель, за собственным бессознательным, пытался найти с ним общий язык. Я погружался в собственную память и вылавливал оттуда какие-то образы, которые видел, возможно, еще совсем маленьким. Это были «раскопки» памяти. Когда у меня получалось зафиксировать эти вспышки памяти, рождался какой-то новый смысл, новый язык: одновременно абстрактный и реалистичный. Во всех моих картинах есть элементы света и воздуха. Я думаю о свете как о предмете, который нужно изобразить; на каждой картине можно увидеть, где находится воображаемый источник света.
В какой-то момент вы перестали рисовать паттерны?
Да, во втором зале уже нет картин с паттернами, потому что в какой-то момент я перестал в них нуждаться. Мне захотелось создавать композиции с центром. Там есть картины, состоящие из одной непрерывной линии, которые я рисовал без эскиза, сразу кистью, а затем корректировал.
Как вы подбираете цвета?
В Эрмитаже висит одна из моих любимых картин – «Даная» Рембрандта. Я много думал о ней: свет, цвета, движение руки Данаи… Мою картину – «посвящение Данае» — вы увидите на выставке. У меня есть черно-белая картина, линии которой напоминают японскую каллиграфию: в тот момент я почувствовал потребность в черно-белом.
Что для вас красота, если мы говорим об искусстве?
Я думаю, сперва стоит уточнить, что такое искусство. Многие считают так: если у тебя есть идея, которую ты талантливо иллюстрируешь, это и есть искусство. Я думаю, что это иллюстрация. Искусство же — это сама идея, иллюстрировать ее не требуется. Вот, я смотрю на полотна Рембрандта в Эрмитаже: я могу не знать, был он богатым или бедным, верил ли он в Бога. Я никогда не узнаю, о чем он думал, что он чувствовал. Конечно, я могу почитать об этом, но это не обязательно. Работа сама говорит за себя. Искусство превосходит время, оно сильнее времени, вне политики и экономики. И это одна из причин, почему искусство так важно. Красота же —это то, что выходит за пределы наших ожиданий. Красота — это остановка, это осознание момента, момента правды.
Петербург — удивительный город, очень западный. В этот раз со мной приехал сын, это его первое путешествие за границу. Мы приехали из Лос-Анжелеса, где каждый за себя, где многие озлоблены. Здесь же — все мирно, спокойно, люди — настоящие. Я не чувствую здесь такого: уйди с дороги, не мешайся
Может, каждый человек имеет художественное начало, но не каждый имеет язык, чтобы выразить его?
Да, совершенно точно. Все виды искусства — это формы общения. Картины — это стихотворения без слов.
Вы были в России 26 лет назад. Что изменилось, что осталось прежним?
26 лет назад больше всего меня впечатлили люди — красивые, добрые, щедрые. У них многого не было, но тем, что было, они были готовы делиться. И это до сих пор так.
Петербург — удивительный город, очень западный. В этот раз со мной приехал сын, это его первое путешествие за границу. Мы приехали из Лос-Анжелеса, где каждый за себя, где многие озлоблены. Здесь же — все мирно, спокойно, люди — настоящие. Я не чувствую здесь такого: уйди с дороги, не мешайся.
А что все-таки изменилось?
Я не ожидал увидеть здесь так много западных машин. Конечно, вырос уровень комфорта, финансового комфорта. Приятно видеть людей, наслаждающихся жизнью, получающих деньги за свою работу. Я думаю, это главное изменение. Но люди те же. Вообще, куда бы вы ни поехали, используйте любую возможность просто поговорить с жителями. Мы все одинаковые внутри, несмотря на разное окружение.
