Елена Чижова: Совпасть с Петербургом

Новый роман Елены Чижовой «Город, написанный по памяти» — книга, безусловно, вставшая в один ряд с «Аустерлицем» Винфрида Зебальда, «Памяти памяти» Марии Степановой, «Лестницы Якова» Людмилы Улицкой, книга о том, как человек с опытом XX века, интеллектуал и горожанин, выстраивает свой диалог с памятью, историей — семьи и страны.

Это роман, использующий разную оптику — от пристального вглядывания в семейные фото до ахматовского панорамного взгляда — «как с башни на все гляжу». Но у романа Чижовой есть одно отличие от книг Зебальда, Степановой, Улицкой и кровное родство с ахматовской «Поэмой без героя», которое, собственно, заявлено в самом названии — «Город, написанный по памяти».

Елена Чижова — петербурженка в четвертом поколении, и во всех ее восьми крупных текстах — от «Крошек Цахес» и «Полукровки», через ставший бестселлером роман «Время женщин», сквозь вплотную подошедший к собственно уникальному «петербургскому тексту» роман «Орест и сын», к миру антиутопии «Китаиста», где город в буквальном смысле страшно и непоправимо двоится, и в других — во всех ее текстах так или иначе присутствует среди главных героев Ленинград, Петербург как полноправный герой, а не только место действия.

«Это не все, что я знаю о Петербурге-Ленинграде, — говорит Елена Чижова. — Это то, что я помню с раннего детства». «Город, написанный по памяти» — история и городского быта, и городского, петербургского—ленинградского бытия, его ощущения и постижения, слияния с ним и проживания до самой смерти. Маленькая девочка вслушивается в шепот мамы и бабушки, понятный им, пережившим блокаду, учится считывать городской код, учится жить здесь, в самом трагическом городе России.

Роман Чижовой вбирает в себя и роман воспитания, и исторический роман, и семейную сагу. И то, что мы уже привычно называем «петербургским текстом». Но это особый текст. Чижова полемизирует с классиками, писавшими, что Петербург — гиблое место для жизни, что он — прекрасный и мистический — построен не для людей. «А для кого?» — задается она вопросом и дает ответ, что же это за субстанция такая — «душа петербургского человека».

Елена Чижова всегда удивляется, когда ее спрашивают о мистике Петербурга и о том, возможно ли сейчас, по ее мнению, «встретить на улице Нос майора Ковалева»: она говорит, что понимание и создание нынешнего «петербургского текста» невозможно без учета опыта XX века — исходов и опустошений этого города, его уникального по ужасу и смертной муке блокадного опыта.

Среди основы романной ткани — записи, которые Елена Чижова вовремя, в отличие от тысяч и тысяч нас, успела сделать: она записывала на диктофон день за днем рассказы мамы, пережившей подростком блокаду и эвакуацию — судьбы «выковырянных» на самом деле только сейчас становятся объектом пристального интереса историков. Семье Елены Чижовой удалось вернуться. И ее будущая мама радовалась возвращению в город, где «все говорят по-ленинградски».

Что делает этот город с людьми? Как они становились и становятся горожанами — ленинградцами, петербуржцами, почему для них — для нас так невыносимо и болезненно разрушение города, почему мы готовы сражаться за каждый расселенный и умирающий доходный дом и почему для нас именно городское пространство стало необходимым и достаточным для жизни? Об этом размышляет Елена Чижова, утверждая, что «завоевать Петербург нельзя, с ним можно только совпасть».

Мир коммуналок и ленинградских дворов, где дети постигают первые опыты жизни, мир городской изнанки — тех самых лестниц и чердаков, проходных дворов и мест силы, подобных легендарной Ротонде — это мир, в котором выросли все героини Чижовой и она сама. В романе открываются семейные тайны и оплакиваются погибшие близкие, в романе юная Лена осваивает фамильное искусство кройки и шитья, ставшее, по сути, ключом к разгадке одной из главных тайн рода. В романе действуют реальные люди — отец и мать, бабушки, деды. А также выступают акторы, всегда действующие в этом городе и незримо присутствующие в его пространстве — Жизнь и Смерть.

«Потому нам и внятен это город, опровергнувший мифы о своей неминуемой гибели, город-текст и одновременно механизм, порождающий тексты, в котором история и литература вертятся, как две белки в одном — временном — колесе, город, где из-под каждой частной, человеческой судьбы проступают скрижали мироздания; город, не в мечтах своего венценосного демиурга, а всем своим существом свершивший решительный поворот к Европе, невыносимый для советского средневекового сознания; город, не понаслышке знающий жизнь во вражеском окружении.

Он — прямой наследник крепости Орешек, никому не по зубам, — пишет Чижова. — Уж как гнобили его ларвы (в древнеримской мифологии злые сущности, вселяющиеся в людей. — Прим. ред.), пытали до подноготной, вздергивали на дыбу, катали за жирными ждановско-романовскими щеками — а ядрышко то, не-ет, не разгрызть. Правда в том, что, втемяшившись в наши петербургские мозги всей своей ленинградской историей, он сам обеспечил себя защитниками, готовыми кинуться ему на выручку по первому зову. Петербург — не город, а жизненная стратегия. Стратегия независимости. Другое дело, что каждый из нас доходил до нее своим умом и путем».