В Комитете по соцполитике пакуют вещи. Переезд в Невскую ратушу назначен на 6 сентября, через турникет можно пройти свободно, лишь сказав, что идешь на круглый стол. 3 сентября, в День солидарности в борьбе с терроризмом, день, когда 14 лет назад погибли бесланские заложники — взрослые и дети — в Комитете по соцполитике встретились те, кто пережил персональный ад — гибель близких в теракте 31 октября 2015 года в катастрофе А321 над Синаем и взрыв в петербургском метро 3 апреля 2017 года — кто выжил под землей и кто теперь помогает восстановиться своим родным, оказавшимся в том вагоне.
Родные погибших над Синаем объединились в благотворительный фонд «Рейс 9268», пострадавшие и близкие пострадавших в теракте в метро — в ассоциацию «Надо жить». Для родных погибших боль не проходит.
Председатель фонда «Рейс 9268» Ирина Захарова говорит и вдруг замолкает, справляясь с собой, подавляя слезы и спазм в горле. Гибель единственной дочери — пожизненная рана, которая болит всегда. Как живут люди с этой болью утраты или те, кому удалось остаться в живых, но получить ранения, потерять близких, про это сначала рассказывала молодая исследовательница Ольга Герасимова. Она работает над диссертацией «Социальное конструирование воспоминаний о террористических актах в России и Франции в контексте культуры страха». Герасимова беседовала много часов с теми, кто пережил теракт в Париже в декабре 2015 года и с теми, кто потерял близких при взрыве А321. Герасимова говорит, что и парижане, и россияне свидетельствуют — у них нет места, где бы они могли поговорить о своем горе, разве что соцсети. Причем россияне используют соцсети шире, чем французы. В России именно онлайн — это место, где можно откровенно плакать, где находятся люди, которые выслушивают и сопереживают. А в оффлайне люди ограничивают себя — стараются молчать. У многих, кто потерял родных, особенно детей, состояние доживания. При этом те, кто окружают переживших гибель близких людей, не готовы находиться рядом с ними — не знают как, не могут — слишком тяжело. Поэтому обоюдно рвутся социальные связи. Люди меняют работу, уходят от общения.
И у парижан, и у россиян изменилось отношение к собственной безопасности. Кто-то больше не может сесть в самолет, кто-то — нормально пользоваться общественным транспортом. Некоторые парижане, пережившие теракт, больше не могут шагу ступить на левый берег Сены, где случилась трагедия. Спустя какое-то время после трагедии начинается психосоматика: нарушения сна, еще что-то такое, что мучает — навязчивые мысли, например. Люди понимают, что им нужна психологическая помощь, хотя раньше говорили, что психолог ни к чему.
«Надо создавать постоянные каналы качественной психологической помощи», — резюмирует молодая исследовательница.
Ирина Захарова снова берет слово, снова преодолевает себя: «А у нас наше дело (уголовное. — Прим. ред.) еще не закрыто».
Потом слово берет психолог Майя Снеткова, которая все эти уже почти три года помогает родным погибших над Синаем. Она тоже говорит, что людям трудно обратиться к психологу, у многих потерян смысл жизни и нет никаких ни физических, ни душевных сил жить. Она говорит о маленьких детях, оставшихся без родных и пожилых опекунах, которые не решаются рассказать о погибших родителях:
«Мы не можем вторгаться в семью, но то, что ребенку говорят „мама уехала“, неправильно. Это не дает ребенку пережить горе и жить дальше».
Снеткова переходит к тому, что в государственных социальных центрах нет поддержки, отношение к людям формальное. Ирина Антонова, у которой дочь Эвелина тяжело пострадала 3 апреля в петербургском метро — девушку спасли в НИИ Джанелидзе, буквально создав заново срезанное взрывом лицо, — рассказала, насколько разным оказалось отношение социальных комитетов Петербурга и Ленобласти в пользу города: «За полтора года областные о нас напрочь забыли».
Родные пострадавших в подземке говорили о том, что для них все еще продолжается — и операции, и протезирование, и реабилитация. Однако время проходит, окружающие забывают о случившемся, думают: мертвых похоронили, выживших вылечили. Деньги компенсаций закончились, доктора уже намекают, что бесплатно — тоже заканчивается, квот надо ждать по году или платить. Вот сделали протез пожилой женщине Нине Погосовой, потерявшей руку в метро, а он не работает. А девушке Ане Селезневой в санатории сказали: «Ну, с такими травмами люди еще раньше старости на костылях оказываются».
«Мы купались в любви, думали, что так будет всегда, — говорит мама Ани Елена, — но теперь все чаще сталкиваемся с грубым бесчувственным отношением».
Марина Попова приехала в Петербург из Москвы. Попова — родственница одного из членов экипажа погибшего А321. Женщина говорит сквозь слезы. За гибель летчиков и стюардов, когда случился теракт над Синаем, родным полагалась компенсация в 100 тысяч рублей за человека. «В ручном режиме» тогда разрулили — выплатили больше, но не по закону, закон приняли позже, но он обратной силы, как известно, не имеет. Дело не столько в деньгах, конечно, сколь в отношении — в оценке человеческой жизни в тысячу МРОТ.
Депутат от «Партии роста» в Законодательном собрании Петербурга Оксана Дмитриева с помощниками разработала проект городского закона, который бы включал в себя все аспекты помощи пострадавшим в терактах и техногенных катастрофах петербуржцам как в городе, так и за его пределами. Законопроект «усох» с пятнадцати до пяти листов и застопорился.
С одной стороны, случись что, слово за губернатором, сказал — и завертелась машина социальной помощи. А будет закон, станет ли так быстро эта машина включаться? С другой стороны, и это все понимают, должен появиться закон федеральный, который пропишет не только выплаты, но и всю последующую долговременную помощь. Какую? Без квот и очередей к медикам с максимальной поддержкой во всех отношениях, вплоть до льготного поступления молодых пострадавших на бюджетные отделения вузов. Понятно, что государство, давно лишь притворяющееся социальным, даже если это все пропишет, то замучаешься доказать, что тебе именно это положено.
«Мы для государства балласт со своим горем, — говорят родные погибших и пострадавшие. — Москва далеко и нас не услышит».
Ну, не только Москва, родные погибших и пострадавшие приглашали на встречу главу Комитета по законодательству Заксобрания единоросса, любителя правительственных резиденций, Дениса Четырбока — не пришел.
«Пока в наших семьях не было беды, мы не знали, а потом столкнулись с отношением государства к нам», — говорит Ирина Захарова.
Родные погибших над Синаем надеются на социальный центр, который откроется при храме в «Балтийской жемчужине». Но храм пока не построен. Его заложат лишь тогда, когда в «Жемчужине» по-настоящему начнут строить поликлинику, чтобы не волновать местных граждан, активно протестовавших против храма: ведь людям поликлиника действительно важнее. С этим не поспоришь.
Разобщенное общество. Люди, которым негде выплакаться, которые после трагедии должны жить в новой реальности. Примиряет только, что среди нас есть те, кто готов помогать — как люди из петербургского Комитета по соцполитике, как священник Сергей Кубышкин, как Александра Шнайдрук, которая уже полтора года поддерживает пострадавших в метро.
Научиться помогать людям, которые проживают свое неизбывнее горе — не год, не два, много лет или целую жизнь, — это наука. Россия к ней даже еще не приступала.
