В августе 1991 года умер Советский Союз. Он шел к своей кончине всю перестройку. Как только в советской стране «отпустили вожжи», ей сразу пришел конец. В «светлое будущее» без штанов, но с ракетами добровольно верить никто не хотел. Люди перестали бояться государство, республики Прибалтики с 1989 года побежали из «дружной семьи народов», реформа Павлова обесценила деньги и накопления, а в магазинах было пусто.
Перед самым Новым 1991 годом случилось страшное. На носу главный праздник (Рождество в то время не праздновали. — Прим. ред.), а в доме нет хлеба. К новогодней ночи готовились заранее. С осени начинали откладывать консервированный горошек и лосось на салаты. Лук, картошка и соленые огурцы почти у всех были свои. К тому времени даже самые рафинированные ленинградцы освоили науку выращивания овощей на шести сотках.
Что такое мясо, рыба и колбаса твердого копчения помнили уже далеко не все семьи. Торты были самодельными. Водку и шампанское запасали заранее, а верхом роскоши была бутылка дагестанского коньяка от завода «Дагвино». Сам стол готовили за сутки до боя курантов.
И вот, в процессе подготовки выяснилось, что в доме нет хлеба. Не оказалось его и у моего друга. Так мы двинулись на поиски. Как показывал опыт, в два маленьких магазина в нашем микрорайоне на Юго-Западе, соваться не стоит. Там и в будни не водилось ничего, кроме березового сока и вонючей ливерной колбасы, а 31 декабря ждать новогодних чудес было не с руки. Вся надежда на универсам на Казакова.
Он работал. И это была наша первая удача. Мы нашли конец очереди. Она змеей опоясывала магазин в два оборота. Система входа была такова: покупатель отходит от кассы, перекладывает покупки в авоську или застиранный полиэтиленовый пакет. Тут же работник магазина забирает корзинку и составляет стопку. Дожидается, когда в стопке будет десять корзинок, открывает засов на двери и запускает ровно десять человек. Так пытались избежать давки. К открытию запускали в универсам человек сто, а потом регулировали поток людей.
В очереди народ коротал время за разговорами и пока не подходил к заветной двери, все было прилично. У входа часто возникали перепалки. Всегда находились хитрые люди, желающие влезть без очереди. Случались потасовки, в основном в очереди в винный отдел, но бывали крики и перед магазином.
Власти старались регулировать и саму очередь. Партийные деятели и сотрудники КГБ отоваривались в то время в закрытых распределителях, чтобы не нервировать советский народ ассортиментом.
Но власти проявляли заботу и о тех, кто был в почете, но не мог претендовать на еду из партийных распределителей. Поэтому в простых магазинах полагалось обслуживать без очереди ветеранов войны, Героев Советского Союза, кавалеров трех Орденов Славы и других заслуженных товарищей. Видел я пару раз, как эти кавалеры с удостоверениями пытались пролезть без очереди в середине 80-х в колбасный отдел Елисеевского. Одного вынесли из магазина, второго оборали так, что его сдуло.
Еще очень «любили» псковичей, новгородцев и других чужаков, приезжавших и скупавших «нашу еду». Власти пошли навстречу народным чаяниям и начали выдавать «Визитные карточки покупателя» с фотографией и печатью. Без нее в магазин можно было не соваться. Все равно ничего не продадут.
Вернемся в очередь. За два с половиной часа она дошла до заветной входной двери, и вот мы в магазине. Это была вторая удача, но оказаться в магазине — еще не значит купить.
Сам универсам был пуст. Сиротливо стояли огромные холодильники, где изредка лежали брикеты мороженой мойвы. Высились пирамиды с березовым соком и печенью трески. Покупатели занимали позиции у служебных выходов. Оттуда периодически выкатывали тележки с чем-то. Не важно, что было в тележке. Главное схватить это, а потом уже разбираться, нужно или нет, и при необходимости поменяться. Таким образом, мы дополнительно отхватили по куску вареной колбасы по дороге к хлебному отделу.
Тут нас ждала еще одна очередь. Хлеб в этот день был крайне популярным товаром. Давали буханку в одни руки, но рук этих были сотни, поэтому к часу дня, когда мы попали вовнутрь, весь хлеб привезенный утром, был распродан, но народ не расходился. Кто-то из работников магазина сказал, что скоро придет еще одна машина с хлебом. Она пришла к обеду, и в три часа дня мы вышли из универсама с заветным кирпичиком в руках.
Все это к тому, что последние годы советской власти эта самая власть была уже настолько беспомощной, что не могла обеспечить подведомственное население даже элементарным набором продуктов. В школе старшеклассники на переменах меняли рубли на доллары и торговали сигаретами. Все пошло в разнос.
Люди были заняты выживанием, никто уже давно не верил в Партию (Коммунистическую партию Советского Союза. — Прим. ред). Но если при Брежневе об этом говорили только на кухнях со знакомыми, боясь репрессий, то в годы перестройки люди увидели, что можно в открытую крыть эту власть.
Вот когда все поняли, что можно говорить про начальство все, что угодно, она (советская власть) окончательно и рухнула, а в августе 1991 года гнилой совок просто рассыпался в труху. Все вспоминают дни августовского путча в Москве. А еще были баррикады в Ленинграде, противостояние у телебашни в Таллинне с десантниками, посланными ГКЧП. Во многих городах европейской части России в эти дни сняли советские флаги со зданий горкомов партии и водрузили российские.
Я не встречал в тот год людей, жалевших о распаде СССР. Более того, жизнь шла своим чередом. Как и раньше, 1 сентября 1991 года мы пошли в школу. Соседнее отделение милиции никто не закрывал, а в том же Смольном сидела городская власть, но уже новая. А страна уже была другая — Россия.
