Александр Расторгуев: Дух и плоть

Это страна, широко известная благодаря президенту-людоеду Бокассе. Там идет непрерывная гражданская война, каждый из сотен блокпостов контролирует какая-нибудь новая бандитская или армейская группировка, а еще говорят, что там базируются ландскнехты из ЧВК Вагнера. То есть шанс быть убитым кем угодно очень хороший. Расторгуева отговаривали ехать: в отличие от побывавшего на нескольких войнах Джемаля, он не был военкором.

И все же именно Расторгуеву принадлежит, вероятно, самый пронзительный фильм о войне в Чечне — «Чистый четверг». Грязные армейские будни под Грозным, постоянный туман и слякоть, ночной матерный треп. А потом банный день, омовение, смех, очищение. Совсем юные солдаты, голые, без брони, готовятся не то к спасению, не то к закланию.

Расторгуева вообще интересовало тело. Он снимал и баню, и роды, младенцев у материнской груди, пивные животы мужиков в пляжном караоке. Снимал там, где другие отвернулись бы — все ближе, вплотную к коже. За это его ругали, упрекали в нелюбви и неуважении собственных героев, в «чернухе». Может быть, и это правда — дистанция между режиссером и маргиналами, которых он снимает, чувствовалась всегда. Даже когда в роли «маргиналов» были Собчак, Навальный и прочая элита политической оппозиции.

Но таких, кто снимал о свинцовых мерзостях русской жизни, и буднях белого отребья было много, а Расторгуев был один.

Он обладал качеством режиссера-везунчика, своего рода магией: стоило ему начать снимать, как рождался сюжет. Случайное и убогое копошение людей вдруг выстраивалось в узор, схему, обретало мораль и смысл. В пересказе эти истории порой звучат дико: «бомжиха родила ребенка, а через восемь лет он пишет Путину», «гопники тоже любят», «карлик женится». Но у Расторгуева была индульгенция реальности: это все случилось на самом деле. Его камера всматривалась в мир, пока тот не расшифровывался. Изучала человеческую плоть, потому что та — вместилище и метафора духа.

Фильм «Жар нежных»: пляж, лето, папа сажает девочку на верблюда, та плачет. «Не плачь, а то дядя не снимет», — говорит папа. Через пять минут: «Не плачь, а то дядя еще снимать будет». «Дядя», конечно, хотел, чтобы его герои плакали, мучились, приходили к катарсису, и не жалел их. И не жалел себя.

Сейчас очевидно, что он не хотел остаться просто режиссером — его замах был стать новатором, первооткрывателем, художником, шагнувшим за грань. Вот отрывки из его манифеста «Натуральное кино»:

«Самые добрые бегут к старушкам за слезой,
самые хитрые — в Белые Столбы за Сталиным,
самые талантливые — в формализм за посторонним,
и все вместе — к ряженым манекенам гламурной революции.
А где же эта, сука, реальность?
Она что, никому, сука, не родня?
Недоверие себе, недоверие своему слуху и голосу.
Никто из них не кричит по-Тарковскому:

„Я могу говорить!“

Мой Бог, если Он есть, Он страдающий. И Он — с красной строки.

<…>

Икону и собор „убила“ книга (это еще у Гюго); книгу подвинул театр, а затем серьезное авторское кино, игровое; его, в свою очередь, поработили техника и деньги.

И единственным ответом на духовное вопрошание эпохи может стать только натуральное кино -— кино, которое не копается в хронике, но становится ею».

Еще один убитый режиссер: Пьер Паоло Пазолини. Он снял «Декамерон», а фильмы Расторгуева называли «Русским Декамероном». Пазолини снял «120 дней Содома» о последних днях фашизма в Италии, Расторгуев снял «Срок» о первых годах нового путинского президентства в России. И в том и в другом случае все герои наелись дерьма.

Оппозиционеры в «Сроке» в основном сами снимали себя на камеру — Расторгуев, Павел Костомаров и Алексей Пивоваров публиковали ролики на YouTube (а затем на сайте «Ленты.ру), чтобы потом смонтировать фильм-фантазию. Кабаки и площади, танцы и полицейские дубинки — в конце улицы наполняет толпа, приветствующая освобожденного Навального. «Навальный — наш президент!» — говорит в финале некая блаженная, пока вокруг смыкаются спины омоновцев.

Немудрено, что слишком близко снятые политики не любят «Срок». Однако люди «простые» снимали себя в охотку: Расторгуев давал камеру простым ростовским пацанам и девочкам-студенткам, чтобы те фиксировали свое житье. Так появились фильмы «Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю», таким должен был стать сериал «Реальность.Doc», смонтированный из кадров, снятых жителями Москвы и Подмосковья. Кино становилось хроникой, а реальность превращалась в кино. Дзига Вертов отправлял операторов кататься по стране и снимать все подряд, чтобы потом монтировать свои поэмы. Расторгуев хотел идти дальше: позволить снимать всем нам. Он, якобы не любивший своих героев, дарил им соавторство.

Нелюбимый многими, находивший общий язык почти со всеми, бескомпромиссный, Расторгуев мог бы идти все к новым горизонтам в России или Европе или Америке. Но ему пришлось погибнуть на задворках мира. Наверное, можно было бы поберечься, да только от всего не убережешься — как уже сказано, можно быть убитым и в Амстердаме. Другое дело, как жить. Фильмы Расторгуева свидетельствуют о жизни — его и нашей.