В Театре на Литейном 5 июня состоялась премьера спектакля «Гекатомба. Блокадный дневник».
Это совместный проект АНО «Театральная лаборатория Яны Туминой» и Театра на Литейном при финансовой поддержке фонда Михаила Прохорова.
Все, кто пришел вчера на спектакль, увидели единственную в своем роде премьеру, и режиссер Яна Тумина перед началом пояснила, почему — народный артист России Ефим Каменецкий попал в больницу, в реанимацию несколько дней назад, поэтому в спектакле звучала запись голоса Каменецкого, а вместо него в пространстве сцены молча перемещались актеры, сменяя друг друга.
Спектакль обозначен как документальная мистерия, время действия — то самое смертное время, зима 1941−42 годов, когда в самые страшные дни в Ленинграде умирало два человека в минуту…
«Гекатомба — это всякое значительное жертвоприношение, в переносном смысле — огромные жертвы войны, террора, эпидемии» — поясняет программка спектакля, тут же — эпиграф к нему, которым стала дневниковая запись Ольги Берггольц от 8 января 1942 года: «Единственное, о чем надо говорить — это о том, что война — позор, бесчестие людей».
Яна Тумина создавала инсценировку этого спектакля вместе с петербургской писательницей, редактором Наталией Соколовской, подготовившей к печати много блокадных дневников — от записей Ольги Берггольц до дневников ленинградской школьницы Лены Мухиной. Именно дневники ленинградцев, только их подлинные слова, написанные тогда — в смертное время, — стали основой ткани спектакля. А связующим звеном, проводником зрителя в блокадное бытие явились записи ленинградского архитектора Льва Ильина, он сам — первый директор Музея истории города, архитектор, писавший свою книгу «Прогулки по Ленинграду» в блокадное время, не успевший завершить работу, потому что 11 декабря 1942 года был смертельно ранен на Невском во время артобстрела. Книга осталась недописанной — десять тетрадок пережили Ильина, и рукопись увидела свет лишь в 2012 году, ее издал Музей истории Петербурга.
Ефим Каменецкий воплощает в спектакле Ильина, звучат первые слова «я не актер, я архитектор». Кому же как не архитектору вести нас по этому умышленному городу, задуманному и расчерченному, создававшемуся как парадиз и европейская мечта и проклятому с самого начала? Нам открывается пространство сцены — городская панорама, город с птичьего полета, распластанный на плоской земле, город — главный герой происходящего.
Таким «увидела» его Анна Ахматова в «Поэме без Героя», когда за тысячи километров в ташкентской эвакуации писала ремарку к третьей части Поэмы: «Город в развалинах. От Гавани до Смольного видно все как на ладони. Кое-где догорают застарелые пожары… В стороне Кронштадта ухают тяжелые орудия». Гул звучит и звучит, панорама сменяется темным пространством улиц и вымороженных квартир, где метроном вырастает до размера маятника судьбы и отмеряет секунды жизни и смерти. Здесь свет не может быть естественным, солнечным, это лишь свет прожекторов во время тревог, свет фар редких машин среди полного затемнения, отблески огня пожаров или слабый светляк коптилки (художник Эмиль Капелюш, художник по свету Василий Ковалев). Ильин идет по этому городу, он — наши глаза, наш слух. Мы видим ленинградцев, слышим их голоса — «В настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор», — много лет спустя скажет в Нобелевской речи другой ленинградец, Иосиф Бродский, годовалым ребенком переживший блокадную зиму смертного времени.
Блокадное бытие с запредельными мучениями от голода и холода — как передать это на сцене? В «Гекатомбе» актеры действуют в пространстве спектакля вместе с фигурами — куклами назвать не поворачивается язык — с созданными в полный рост человеческими фигурами-символами (авторы — Кира Камалидинова и Татьяна Стоя), и это попытка рассказать визуальным языком о страданиях человеческого тела, уничтожаемого дистрофией: как изменяется лицо, как кисть руки распухает или скрючивается, напоминая клешню, как только усилием воли заставляет человек двигаться руки и ноги.
Вот блокадник ест — этот процесс некрасив, звуки ужасны, он ест над шахматной доской, боясь уронить крошку. У Бергмана в «Седьмой печати» Рыцарь играет в шахматы со Смертью, у ленинградского рыцаря противник невидим, а Смерть разлита везде, ею пронизано все: люди, запертые в кольце осады, вынуждены страдать, не могут избавиться от мучительной участи — им некуда деться. И вместе с тем этот невероятный феномен, описанный многократно в дневниках, отраженный в воспоминаниях: люди в смертельной длящейся ситуации катастрофы отчего-то временами ощущают небывалое счастье, а еще вдруг видят запредельную красоту умирающего города, заваленного снегом.
Вот поэтому все происходящее — мистерия, что означает «таинство, священнодействие, к которому допускались лишь посвященные», но люди не выбирали судьбу и не хотели быть «посвященными». «Ну какие мы герои?» — размышляет музыкант, получив письмо от родных из-за кольца, мучаясь тем, что хочется музыки, а голод не дает думать ни о чем другом. Среди ленинградских голосов выделяются два детских, подростковых — и мы, читатели блокадных дневников, сразу узнаем их: Лена Мухина («Сохрани мою печальную историю») и один из героев «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича Юра Рябинкин. Лена потеряла маму, но пережила блокаду, Юра Рябинкин умер, и мы не знаем — как и где, знаем только — был настолько слаб, что его оставили одного в квартире — мама и сестра уехали в эвакуацию, дневник Юры каким-то образом сохранился… Юность и смерть, взросление и мучительные вопросы — как остаться человеком в нечеловеческих условиях — об этом в дневниках Лены и Юры.
«А для слова — правдивого слова о Ленинграде — еще, видимо, не пришло время… Придет ли оно вообще?» — писала Берггольц в дневнике в марте 42-го во время короткой передышки в Москве, понимая, что правдивого слова ей сейчас здесь, за кольцом сказать не дадут.
«Я хочу, чтобы ты знал», — этими словами, произнесенными Мариной Солопченко, которой достался обобщенный образ ленинградки, заканчивается «Гекатомба», словами умершей в Ленинграде 1 апреля 1942 года Татьяны Великотной, которая посвятила дневниковые записи своему сыну: «Саша, для тебя я пишу эти скорбные строки. Ты отделен от меня тысячами километров, и нет надежды на нашу скорую встречу. Но если Бог судил тебе вернуться домой в Ленинград, а мне дожить до твоего возвращения, то многое может уже стереться из моей памяти всеразрушающим временем, а я хочу, чтобы ты знал».
«Гекатомба. Блокадный дневник» происходит в старых стенах Театра на Литейном — как и все окрестные дома, как весь старый город — свидетелей блокадного времени. Финал спектакля — это не только смерть Ильина, а выход героя в пространство Шереметевского сада — дверь на темной сцене открывается прямо в живой реальный все переживший и все помнящий сад, в наступающую белую ночь.
