Главная петербургская драма

О чем балет-аллегория «Союз Ветра и Моря»? Есть в нем сюжет, герои, хэппи энд — все то, что так нравится широкой публике?

Клаус Абромайт, хореограф: Здесь есть сюжет, есть и драма, и комедия. Но главное — это спектакль о вашем городе. Когда я полгода назад летел из Петербурга с партитурой Румана в руках, сразу понял, что это музыка о воде. Смотрите, какие тут волны, вихри и затухания, какие плавающие, подвижные ритмы (показывает ноты). А Петербург стоит на воде, Финский залив и Нева — естественные декорации, в которых вы разыгрываете свой ежедневный спектакль. Ваш сценический свет — это тучи и солнце, закаты, которые летом длятся по шесть часов. Главная петербургская драма — это взаимоотношения между ветром и морем, это погода! Физические явления легко перевести в человеческое измерение: море — взволнованная или спокойная женщина, ветер — напористый неугомонный мужчина. Так рождается аллегорическое мышление, столь свойственное балетам XVIII века. Зная традиции, в которых сочиняли спектакли тогда, я создал еще один балет в восьми аллегориях сейчас, это несложно.

Константин Чувашев, хореограф-ассистент: Все аллегорические картины связаны с морем, но не обязательно с высокой мифологией. Здесь есть картина рождения бога Эроса, но есть и сцена в портовом кабаке, изображение женской смелости, мужской ревности, упрямства, стыдливости. Мимолетные истории навеяны музыкой и рассказывают обо всем, что нам так понятно, просто особым танцевальным языком.

Что в хореографии балета — от XVIII века, а что — от вас лично?

Клаус Абромайт: Когда я начинал углубляться в хореографию начала XVIII века, то ставил строго по сохранившимся источникам — записям старинных балетов, которые, кстати, сами по себе выглядят как изысканная каллиграфия. Спустя десятилетия этот танцевальный язык стал моим собственным, и теперь я естественно говорю на нем в оригинальных постановках, без цитат и заимствований. Полное знание дает независимость. Самое важное наше отличие от классического балета — это техника прямого разговора с публикой. Когда я еще был классическим танцовщиком, мне запрещали смотреть в глаза зрителю, надо было направить взгляд поверх голов или сквозь людей. В барочные времена, наоборот, главное — не ноги и руки, а взгляд в лицо, прямое обращение к собеседнику с помощью танца. Этому надо переучиваться, и наши русские танцовщики удивительно справляются с задачей.

А кто они — ваши танцовщики, откуда они приходят в такую, прямо скажем, экзотическую танцевальную сферу?

Константин Чувашев: Я в труппе «Барочный балет Анджолини» со времен основания, уже 10 лет. Наш костяк — балетные артисты, выпускники Вагановки. Недавно пришли ребята из сферы контемпорари и народного танца, и они быстро входят в материал. У нас нет жестких критериев — мол, не ниже 170 см и не старше 24-х лет. Важнее восприимчивость к стилю и общая вменяемость, ведь переучиваться приходится всему. Ключевой момент — концентрация. Барочный танец состоит из бесконечного множества мелких, но необходимых деталей и требует постоянного напряженного внимания. Поворот головы на градус правее — и ты уже говоришь не о любви, а о чем-то совсем другом, и связь с музыкальной риторикой может потеряться.

Кстати, о музыке: сюита Юхана Хельмиха Румана написана в Стокгольме по заказу русского посла Головина, известна как Golovinmusiken.  А в России она исполнялась в виде балета или отдельных танцев? Что мы об этом знаем?

Клаус Абромайт: Документальных свидетельств об исполнении балета Румана в России нет. Но не все, что было в истории, задокументировано, не все документы сохранились.

Андрей Решетин: Маловероятно, что такой важный и дорогой заказ просто лежал и пылился в бумагах графа Головина. Наверняка эти танцы звучали, активно использовались для танцев, если не при Петре II, то при Анне Иоанновне. Не забудем, что во времена Румана в Стокгольме придворным балетмейстером служил Жан-Батист Ланде, они не могли не пересекаться, не работать вместе. Руман написал балет для русского двора, а через несколько лет в Петербург был приглашен Ланде – и стал основателем русской балетной школы, будущей Вагановской академии.

Красноречивое совпадение, едва ли случайное.

Клаус Абромайт: Музыка Румана — большой источник вдохновения. Она показывает, какой глобальной была Европа в XVIII веке. Руман смешивает элементы разных национальных стилей, да так, что ни один его танец нельзя назвать чисто итальянским или чисто французским, каждый — оригинален. Он самостоятельный композитор, ни на кого не похожий: ни на Генделя, ни на Бонончини, у которых учился в Лондоне.

Андрей Решетин: И еще, Руман не Вивальди. «Времена года» как не исполнишь — все равно приятная музыка. А Руман, как Телеман, — композитор умный, интеллектуальный, с большим кругозором. Если исполнители по своим знаниям и талантам ему не равны, то музыка Румана может звучать, мягко говоря, скучно. В сюите Golovinmusiken Руман не объясняет своих замыслов — здесь нет названий танцев, партии не расписаны по инструментам. Руман как будто писал балет для музыкантов, которые все понимают без подсказок и ориентируются в стиле, как он сам.

Когда погружаешься в исторические документы или старинную музыку, пытаешься понять что-то и о людях ушедшей эпохи, и о самом себе. Что балет «Союз Ветра и Моря» говорит о нас сегодняшних?

Клаус Абромайт: Мы не так уж отличаемся от людей XVIII века. Находить близость между ими и нами — вот что мне интересно. В танце все просто: первое, что вы можете сделать, это показать, как человек просыпается и как он засыпает. Вот и аллегория дня и ночи, или весны и осени человеческой жизни. На сцене танцуют двое, и вам необязательно понимать, что девушка – это богиня утра Аврора, вы и так увидите, что она прекрасна.

Открытие фестиваля EARLYMUSIC 1 октября в Эрмитажном театре.

Подробности – www.earlymusic.ru