Тихие голоса сквозь полевые кухни

Как именно опрашивают блокадников, сведений нет, было лишь сказано, что дано соответствующее поручение Совету ветеранских организаций. Про сами проекты восторженных отзывов нет, люди в соцсетях, от архитектуры далекие, сравнивают их с торговыми центрами или монументами советской эпохи, не вдаваясь в подробности, что, по крайней мере, со стороны зарубежных участников приглашены архитектурные бюро, имеющие большой опыт по созданию современных музейных комплексов.

Норвежцы, например, авторы Павильона памяти в Нью-Йорке, посвященного трагедии 11 сентября, а по финскому проекту построен в Варшаве новый музей Полин – памяти трагедии польских евреев.

О том, чтобы поговорить о проектах музея блокады  с молодыми будущими архитекторами, которых в позапрошлом году привлекали к студенческому конкурсу на создание проекта музея, почему–то речи нет. Широкой общественной дискуссии о том, каким быть музею, тоже нет. Потому что нет центра, способного ее организовать и провести, собрать разных людей, но заинтересованных именно этой проблемой.

Милена Третьякова, заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда, не раз говорила, что нынешний музей в Соляном городке просто не может  исполнять подобную социальную функцию – нет помещений, не хватает сотрудников.

Между тем созданная петербурженкой Алиной Заляевой петиция за переоборудование Левашовского и Кушелевского хлебозаводов в музей блокады набрала более 3 800  голосов. Большинству горожан, тем кто так или иначе высказался на эту тему, непонятно – зачем строить новый музей, почему действующий  Музей обороны и блокады Ленинграда в Соляном городке нельзя развивать без строительства нового здания.

Тема создания нового музея блокады не стала, в отличие, например, от защиты Исаакия как музея или защиты в свое время Блокадной подстанции от разрушения, темой городского мейнстрима, тем диалогом, который бы объединил людей. Многие не верят, что вообще что-то будет построено, тем более в такой сжатый срок - к 2019 году, другие говорят о том, что будущая стройка – еще один способ отмывания денег. И выстроить широкую общественную дискуссию о том, как хранить блокадную память, похоже, не получается. Время ушло? Или еще не время для нового музея в контексте осознания того, что мы знаем о блокаде и как мы эту память сохраняем?

В Европейском университете историки провели  дискуссию о будущем музее. Никита Ломагин, член жюри международного конкурса, рассказал, что эксперты, которые оценивали транспортную доступность будущего музея, единодушно выдали заключение – место выбрано неудобное, строить тут нельзя.  При этом  Ломагин  все же оценивает это событие – первый конкурс на концепцию проекта музея, пусть и «авральный», но  первый в постсоветское время серьезный  мировоззренческий конкурс такого плана, где идет речь о том, что необходимо помнить и  как формировать память о блокаде. Ломагин  отмечает, что все участники конкурса в своих проектах показывают войну, как трагедию человека, и это очень важно.

Екатерина Мельникова, доцент факультета истории ЕУСПб, уверена - для того, чтобы сохранялась память, уход поколения свидетелей не катастрофичен, память о блокаде остается живой, потому что она укоренена в семьях петербуржцев, бережно хранящих свидетельства – вещи, письма тех лет. Безусловно, в новый музей будут приходить и те, кто совершенно ничего о блокаде не знает, для кого это не является семейной травмой и семейной памятью. В музей пойдут как в один из туристических  центров города,  а не как к месту поклонения. Поэтому так важно, чтобы музей стал и Институтом памяти, местом, где умеют работать с живой памятью и местом, где могут свободно говорить о разных вещах, связанных с блокадой. Поэтому архитектура нового здания должна быть максимально нейтральной.

Владимир Лапин, один из крупнейших в России специалистов по военной истории  страны XVIII – начала XX века, профессор ЕУСПб, высказал мысль, что лично для него вообще трудно совместимы две вещи – оборона и блокада – «блокадники в шинелях и не в шинелях разные». Лапин напоминает, что у нас не говорят о блокаде, как о следствии поражения Красной Армии, и это – дополнительная сложность, как в одном комплексе создать экспозицию и об обороне, и о блокаде. «Для меня это загадка», - сказал историк.

Алексей Миллер, историк, профессор ЕУСПб, сказал, что, создавая музей, нам надо понять, в чем уникальность этого опыта: «Есть много примеров героизма защитников разных городов, каким будет музей – еще одним музеем про войну?» Миллер говорит о том, что создатели музея достигнут цели, если будут говорить об экзистенциальном ужасе, запредельной ситуации для жителей Ленинграда. Только это способно «выбить из колеи», из привычного восприятия, задеть какие-то такие струны в душах людей, не звучащие при посещении обычных музеев.

Между тем в Невской куртине Петропавловки все эти дни проходит выставка-исследование «Тихие голоса», открытая 8 сентября – в День Памяти начала Ленинградской блокады. Выставка  предлагает  поиск новых визуальных образов в разговоре о блокаде, новых способов говорить на волнующую нас противоречивую и сложную тему, привлекая современные технологии и открывая малоизвестные источники.

«Тихие голоса» остаются тихими, хотя, на мой взгляд, этот проект как раз и дает тот самый глоток свежего воздуха, тот самый простор для дискуссий, ту самую человеческую ноту в разговоре о том, как нам сохранять память о блокаде.

Авторы проекта – современные молодые люди с помощью современных форм исследуют жизнь блокадного человека, обычного человека. «Задачей проекта является восстановление, проявление, возобновление голосов блокады, различные способы наведения диалогических мостов между современной аудиторией и пластом истории, отделенным от нас десятилетиями идеологической цензуры и самоцензуры свидетелей, - написала Полина Браскова, поэт, исследователь блокады. - Примечательно, что эти споры: «герои или мученики?» (а может быть, здесь нужны какие-то иные категории?) не умолкают, в то время как блокада, ее исторический опыт удаляется в прошлое, оставляя нас наедине с вопросом, что вообще можно делать с историческим опытом другого, с переживанием, пережитым не тобой? Мы можем обращаться к нему, но можем ли мы общаться с ним — и как? Блокада представляется сегодня удаляющимся от нас, так и непонятым до конца монстром, причем возникает тревожное подозрение, что если мы так и не поставим перед собой задачу приблизиться к пониманию произошедшего, эта чудовищность останется невысказанной, неисцеленной частью нас самих: о таких метаморфозах писал, например, в пьесе «Дракон» блокадник Евгений Шварц.

Перед художником, выбирающим сегодня говорить о блокаде, возникает масса сложных вопросов: этических, эстетических, исторических: что сегодня, в 2017 году, он может изобразить, что узнать, как обозначить свою позицию автора, присваивающего чужую боль для своей творческой работы?»

Один из проектов «Кухня голода» – инсталляция Анастасии Кизиловой – был в минувшем году показан в Гамбурге. Анастасия по блокадному дневнику одного из ленинградцев, скрупулезно записывавшего в смертное время, что он и его близкие съедали за день, воссоздала максимально близко эту «кухню», выложив эти жалкие крупинки, кусочки хлеба, какие-то суррогаты, аптечные пузырьки строго по дням смертного времени зимы 1941-1942 года.

Не менее сильное впечатление производит и аудиоинсталляция «Очередь» Елены Губановой и Ивана Говоркова, инсталляция «Вещдок» Виты Буйвид, когда старое платье довоенного покроя может сказать больше, чем много букв патриотического текста.

Тихие голоса не зазвучали громче, болезненная травмирующая память спрятана глубоко. И сможет ли она пробиться через «полевые кухни с морковным чаем»?