Борис Аверин: «Рассказывая о себе, неминуемо становишься художником»

Услышать Бориса Валентиновича в живую можно в октябре-ноябре в новом культурно-образовательном пространстве Охта Lab на бесплатном цикле лекций «Автобиографическое произведение: законы памяти и воля писателя».

Книгоедство 

Сколько новых книг читаю в неделю? Это вы очень точный вопрос задали. Есть в социологии такое понятие «иерархия ценностей». Я, например, очень люблю музыку, люблю театр, спорт, друзей, родственников. Но если у меня есть выбор: пойти в театр, пойти в филармонию, встретиться с друзьями, навестить родственницу или почитать – я сяду читать книгу. Так было с раннего детства и по сей день. Есть, конечно, еще одно важное для меня дело — собирать грибы. Но чтение идет беспрерывно. Всех филологов объединяет любовь к книжкам, любовь к слову. Есть авторы, которых я перечитываю по 10-15 раз. Прежде всего это Пушкин, Толстой, Чехов, Бунин и Набоков. Их я могу цитировать наизусть, а остальных просто читаю. Очень важна для меня современная русская литература. Как я в ней ориентируюсь? Просто много читаю, а то что интересно, перечитываю. Кроме того, я знаком со многими авторами, хожу на их выступления.

Еду недавно в электричке. Мне сообщают, что наш поезд следует до станции «Ораниенбаум» «со всеми остановками, кроме “Электродепо”, следующая остановка — “Электродепо”». Во всем вагоне никто не улыбнулся. 

О слове

Слову сейчас пришлось потесниться, ему живется не слишком хорошо. Еду недавно в электричке. Мне сообщают, что наш поезд следует до станции «Ораниенбаум» «со всеми остановками, кроме “Электродепо”, следующая остановка — “Электродепо”». Во всем вагоне никто не улыбнулся. Я пришел домой и рассказываю. Взрослые члены семьи улыбнулись, дети — нет. Они не слышат текста — так же, как тот, кто читал это объявление. Люди привыкли к компьютеру, привыкли «схватывать» текст по диагонали, вылавливать только самый общий смысл.

Как выбрать книгу

Однажды я сидел в аэропорту, рейс откладывался. Я уже все прочел, что было с собой, смотреть в стенку больше не мог. Перепрыгнул через все запретные барьеры, пришел к книжному киоску. А там сплошь или детективы, или дамские романы. Читаю две страницы, и понимаю, что не могу. И вдруг среди всего этого обнаруживаю «Путь Мури» Ильи Бояшова. Я его тогда еще не читал. Это же был просто праздник. Но во всем киоске – только одна книжка, которую можно читать.

Спросите у знакомого филолога, писателя, редактора: «А что почитать»? И искать книги надо только по авторам. Другого пути нет. Чтобы кто-то порекомендовал.

Когда я хочу узнать что-то о новых композиторах, я задам вопрос специалисту. Точно так же можно узнать и о книгах – спросите у знакомого филолога, писателя, редактора: «А что почитать»? И искать книги надо только по авторам. Другого пути нет. Чтобы кто-то порекомендовал. Только что кончил читать новое издание Софии Синицкой. Это очень интересный автор. Я ее с первого произведения и по сей день читаю с удовольствием. Поразительная манера. Из авторов среднего поколения — Сергей Носов, Павел Крусанов, Илья Бояшов. Носов связан с традициями Гоголя, Достоевского, Андрея Белого. Он безнадежно начитан, все на свете читал. Бояшов – широкий специалист и романист, он прекрасно осведомлен в таких разных областях как история и музыка. Александр Етоев — книгоед, как и я, он автор не только рассказов и повестей, у него есть, например, сочинение, которое так и называется: «Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов». Есть и старшее поколение. Даниил Александрович Гранин за последние 15 лет написал поразительную прозу. Представьте себе: творческий взлет, начатый в 85 и продолжающийся.

Носов связан с традициями Гоголя, Достоевского, Андрея Белого. Он безнадежно начитан, все на свете читал.

Насколько доверять литературным премиям? Однозначного ответа нет. В «Национальном бестселлере» хороший список номинаторов. В него входят Секацкий, Крусанов, Етоев, Носов – люди, которым можно доверять. Они предлагают, а потом решает жюри, тут уж не знаю, как оно отбирается. Как организована «Большая книга» не знаю. Я был номинатором в «Русском Букере», но там, увы, финал был предусмотрен. В таких случаях решения предопределяются по-разному. Помню, как-то премию получил писатель, который в тюрьме сидел — это была не совсем литература, но раз человек сидит, было решено, что надо дать.

О «сделанной» литературе

Есть авторы, которые пишут не потому, что не могут не писать, а в расчете на читателя. Писатели, которые хотят, чтобы их книги покупались, обречены на безнадежную тоску. Есть автор, который решил писать про Толстого — детектив про Толстого, эротический роман про Толстого и т. д. Его реалистический роман я прочел с удовольствием, а все остальное только пролистал. Потому что он всего лишь играет, разыгрывает различные пьесы на одну и туже тему — Лев Николаевич Толстой.

Но, конечно, и популярная литература имеет своего читателя. У Вересаева есть такой рассказ. Один рабочий научился грамоте, чтобы читать все выпуски про Ната Пинкертона. А потом заболел на полгода, после большого перерыва взялся за Пинкертона и понял, что ему уже скучно. И стал читать другую литературу. Есть надежда, что человек, который начал с Ната Пинкертона, перейдет на что-то более глубокое.

Я бы не стал ругать Акунина. Это все-таки очень высокий уровень знаний. Историю российской полиции он знает прекрасно. Замечательные подробности, больше нигде не вычитаешь. Или «Чапаев и пустота» у Пелевина — прекрасная книга. Но «Шлем ужаса» я уже не могу читать, хотя молодежи нравится. Это что-то из компьютерного мира.

О другой реальности

Кому-то нужна церковь, а кому-то нет. Так и литература. Она меня как-то постепенно переселяет из той жизни, которой я живу, в какую-то другую. Я попадаю в другую среду, в другие обстоятельства, другое сознание, совсем другое. Например, Каренин. Это не ваше сознание, нет, но вы его хорошо чувствуете. Вот он догадывается, что жена ему изменяет, он зовет ее и говорит, что семья — это фундамент государства, что в основе семьи лежит религия, что надо чтить институт брака. Он говорит банальности и скучно, ужасно он говорит, но Анну это трогает, и она шепчет про себя «Поздно, поздно, поздно». И вот это «поздно, поздно, поздно» действует на любого читателя, мужчину, женщину. Просто не каждому приходит в голову открыть «Анну Каренину». Но это удивительный эффект: я вдруг оказываюсь «своим» в какой-то чужой среде, которая открывается мне и становится понятной.

Глубины памяти

Автобиографические произведения — это моя основная тема, все мои статьи и книжки так или иначе возвращаются к ней. А началось все с повести «Котик Летаев». Я читал ее и думал: этого не может быть. Андрей Белый вспоминает, как он родился и как он жил до рождения. Я обратился к своему учителю Дмитрию Евгеньевичу Максимову, который до меня читал в университете курс по литературе Серебряного века. Он встречался с Андреем Белым (видите, как все близко) — спрашиваю у него, как все это понимать. А он отвечает: ничего не поделаешь, это правда, возьмите другие свидетельства. И я стал задавать вопросы всем подряд: какое ваше первое воспоминание? И оказалось, что люди очень многое помнят из своего младенчества. Оказалось, что воспоминания, память — это страшно интересно. Просто мы не даем себе труда спуститься вглубь нашей памяти.

Воспоминания, память — это страшно интересно. Просто мы не даем себе труда спуститься вглубь нашей памяти.

Я однажды лежал в больнице. В палату приходит женщина, у нее удивительные какие-то глаза. Вечер, шторы открыты, а за окном большая круглая луна. Она говорит: «Можно я закрою?». Разговорились, и я попросил ее пересказать мне свое самое необычное воспоминание. Она рассказала, как шла по берегу залива в Репино и вдруг обнаружила, что идет по краю пустыни, на плечах огромный камень, а вокруг страшная жара. Прошло время, она оказалась на берегу залива и почувствовала, что у нее болит сердце. Обратилась к врачу, ей сказали, что у нее был приступ стенокардии… Такая история.

Воля писателя

Конечно, в автобиографии писатель порой выдает желаемое за действительное, встраивает себя в некую философскую систему. Человек, когда рассказывает о себе, неминуемо становится художником. Неминуемо возникают художественные детали. Эти детали потом хорошо пересказываются, записываются и входят в мемуары. А есть концептуальные мемуары, это где автор доказывает какую-нибудь идею.

Человек, когда рассказывает о себе, неминуемо становится художником. Неминуемо возникают художественные детали.

Тот же Короленко, когда пишет «Историю моего современника», уверяет, что не будет говорить о себе, а только о тех, кто исполнил самый главный завет: «Иди к униженным, иди к обиженным, там нужен ты». Вот о чем он хотел написать. Но не получилось. Он решил, что сначала должен рассказать о себе, чтобы читателям была понятна призма, через которую все преломляется. И рассказал о детстве, о школьных годах, о первом приезде в Петербург. Знаете, что его поразило в Петербурге? Запах моря. Он сам с Украины. И это очень правдивые воспоминания. А под конец они, к сожалению, уже становятся традиционными мемуарами, описаниями встреч с разными людьми. Это интересно, это любопытно. Но именно первый том оказался подлинным художественным произведением. Потому что воспоминания о детстве неминуемо художественные. Тут ничего не поделаешь.

Бывают воспоминания абсолютно правдивые, но в них отсутствует автор. Например, в воспоминаниях Горького нет самого Горького. Вот что интересно. В воспоминаниях Толстого я отчетливо вижу автора: есть мальчик, и есть писатель, который описывает свое детство. А у Горького присутствует только мальчик, а взрослого Горького нет. Он занят фигурами дедушки, бабушки – и пишет о них всю правду. Читаешь с огромным удовольствием, но чувствуешь, что чего-то в этой правде не хватает. А бывают совсем другие мемуары – Набокова, Бунина, Андрея Белого, в них ты все время чувствуешь автора.

Я рассматриваю мемуары как лучшее произведение писателя, где он герой, он в центре повествования, сам становится предметом исследования.

Я рассматриваю мемуары как лучшее произведение писателя, где он герой, он в центре повествования, сам становится предметом исследования. «Жизнь Арсеньева» Бунина — там все правда. Но как эта правда написана! Какой пейзаж, какие взаимоотношения, какая любовь. Но он изменил один важный сюжет. У него героиня умирает, а в действительности она не умерла. Но это не важно. Бунину нужно, чтобы она умерла. И он пишет: «Сегодня видел ее во сне». В романе — «Недавно я видел ее во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице ее уже была прелесть увядшей красоты... Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда». В чем здесь дело? Любовь в этот момент, много лет спустя после расставания, осуществилась. А любовь — это вещь неосуществимая. Как говорит Чехов, любовь — это то великое, что было в прошлом или что-то великое, что будет в будущем, в настоящем она не удовлетворяет.

Он вспомнил свою жизнь, и в результате этого опыта произошло самое яркое событие в его жизни: написав роман, он впервые понял, что такое любовь. Психологи говорят, что 95 процентов нашей жизни мы забываем.

Бунин, как автор, произвел опыт над самим собой. Он вспомнил свою жизнь, и в результате этого опыта произошло самое яркое событие в его жизни: написав роман, он впервые понял, что такое любовь, скрепляющая телесное и духовное начало. Мемуары — это всегда взгляд на свою жизнь как на произведение и возможность пережить ее заново. Психологи говорят, что 95 процентов нашей жизни мы забываем. И если бы вели дневник, а потом прочитали через 20 лет, все равно не узнали бы, о чем там на самом деле шла речь. Я никогда не вел дневников, но однажды нашел тетрадочку – когда был в Крыму, почему-то пять эпизодов записал. Читаю и ничего вспомнить не могу. Кроме одной фразы — ее я вспомнил. Наша спутница училась плавать, и я написал: «Нырнула, такое впечатление, что в море упала дверь». И все. Все остальное забыто. Хотя эпизод был ярким: отпуск, Крым...

А вот у Чехова нет ни одного автобиографического произведения. Он очень закрытый человек. Практически никогда не бывал откровенным, даже в письмах. Он сам себя препарировать не стал. Автобиографических деталей в его произведениях, конечно, много. Например, обращение Гаева к многоуважаемому шкафу. Это реальные слова из детства Чехова — в шкафу были сладости, они закрывались на ключ, и дети разговаривали со шкафом: «Многоуважаемый…»

Свежий взгляд

Нет, мои лекции — это не популяризация. Мой учитель, Григорий Абрамович Бялый, прекрасный лектор, советовал перед тем, как читать лекцию, перечитывать художественное произведение. Вот я позавчера перечитал «Ионыча». Это было открытие. Потому что тот идиотизм, которым забивали меня в школе (это, мол, социальное произведение, Чехов будто бы хочет сказать: если лучшие люди таковы, то каковы же все остальные…), — к действительности отношения не имеет. Это замечательное произведение о любви. Это невероятное описание кладбища, такого описания больше нет в мировой литературе. Я перечитал два дня назад свежим взглядом и теперь могу читать лекцию.

Пока не появится у меня новая мысль, я не смогу прочитать лекцию, я не умею дважды пересказывать совершенно одно и тоже.

Иногда я перечитываю все произведение, иногда только часть. Но до тех пор, пока не появится у меня новая мысль, я не смогу прочитать лекцию, я не умею дважды пересказывать совершенно одно и тоже. Иногда такая мысль приходит прямо во время лекции, и я отвлекаюсь от намеченного. Для меня особой разницы нет, читаю я для специалистов или на широкую, даже совсем не подготовленную аудиторию.

Лекция — это очень живой процесс взаимоотношений с аудиторией. Если она засыпает, надо рассказать анекдот. Я рассказываю только исторические анекдоты. А так как я живу бесконечно долго, то и помню бесконечно много. Недавно вспомнил: батюшки, как много президентов я пережил. Первого и называть не буду, потом началось: Маленков, Булганин, Хрущев… Рассказываю аудитории, а оказывается, что они о таких и не слышали. А я вдруг вспоминаю частушку, дурацкую: «Вот пришел Маленков, Даст он хлеба и блинков». Тогда был ужасный голод в стране, и вдруг, когда пришел Маленков появилась надежда, что в магазинах появится хлеб.

Лекторий в Охта Lab мне понравился. Очень хороший зал, очень хорошая аудитория. Лица симпатичные, слушают. Улыбаются, задумываются. Идет нормальная, живая беседа. Потом спросил у кого-то из руководителей, как они собрали такую хорошую аудиторию, оказалось — лекция бесплатная.

От современности к классике

Это самая распространенная точка зрения: вот я еще не прочел «Анну Каренину», а буду читать какие-то «Фигурные скобки» или «Зулейха открывает глаза», зачем тратить время на современных авторов, если нет уверенности — шедевр это или что-то второсортное. Ответ простой. Через современную литературу начинаешь лучше понимать литературу 18-19 столетий. Да, нас учили по-другому. Давайте начнем с фольклора, перейдем к древнерусской литературе, классицизму, романтизму и т. д. Ничего не получится. А вот если я возьму современную книжку и увижу, как в этой современности по Разъезжей бродит Достоевский, как в романе «Голодное время» того же Носова, это другое дело.