Адам Михник: «Бродский и Солженицын — два разных лица российского духа»

Адам Михник: «Русский у меня варварский, но на этом языке я говорил с Бродским. Я не специалист по литературе, по образованию я историк, а по жизни – политический хулиган».

В Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме состоялась лекция известного польского публициста Адама Михника. Диссидент 1970-80-х годов, писатель и главный редактор одного из самых влиятельных современных изданий Польши «Газета Выборча» рассказал о своих встречах с Иосифом Бродским, а также поделился мнением об актуальных политических процессах.

Бродский и «литовцы»

После того, как Бродский получил Нобелевскую премию, я написал ему письмо. Это было как раз после моего освобождения из тюрьмы (Адам Михник преследовался за диссидентскую деятельность. — Ред). Лично я его не знал на тот момент. Мы познакомились только в 1991 году, на международной конференции в США. Мы оба читали там свои доклады. Нас познакомил Чеслав Милош, который невероятно ценил Бродского. Они дружили, и вместе с Томасом Венцловой писали письмо в защиту Литвы, когда Литва хотела выйти из СССР. Вообще Бродский говорил, что литовцы — самая лучшая нация Советского Союза. Я потом спрашивал его — почему ты так считаешь, ведь ты не понимаешь ни слова по-литовски? Он ответил — неважно, я понимаю это, разговаривая с Венцловой по-русски. Я возразил: но ты и с Милошем дружишь, а он — поляк. Тогда Милош тоже литовец, сказал Бродский.

Сам по себе

Уже тогда Бродский был невероятно интересен польскому читателю. Во-первых, потому что он гениальный поэт и эссеист. Не поэт театра, а высокоинтеллектуальный поэт. Его стихотворения надо читать много раз, анализировать, думать. Но самое важное я понял, когда встретился с ним в Нью-Йорке, чтобы взять у него интервью. Я понял, что его сила — в его независимости. Он был против любой диктатуры. Он был полный нонконформист, и даже для оппозиционных стереотипов. Он не вошел ни в какую партию, ни в политике, ни в литературе. Он не был ни футуристом, ни акмеистом, ни реалистом, он был Бродский. Я хотел услышать от него какую-то критику сталинизма, но он сказал: «Неужели мы упадем так низко, чтобы кричать «долой Советскую власть»? Он был поэтом, политика его просто не интересовала.

Самое важное я понял, когда встретился с ним в Нью-Йорке, чтобы взять у него интервью. Я понял, что его сила — в его независимости. Он был против любой диктатуры. Он был полный нонконформист, и даже для оппозиционных стереотипов. Он не вошел ни в какую партию, ни в политике, ни в литературе. Он не был ни футуристом, ни акмеистом, ни реалистом, он был Бродский.

Клубок противоречий

Я думаю, что Бродский и Солженицын — это два разных лица российского духа. Для Солженицына, в конце концов, самым важным был народ, интересы общества, правда и православная метафизика. Впрочем, даже Солженицына обвиняли, что он «не настоящий русский», потому что печатался в «Новом мире». А Бродский… Я много думал, как воспринимать личность Бродского уже не только в российском, а в европейском, мировом контексте. Он нес внутри себя очень интересные противоречия. Я бы сказал, что Бродский — это имперский великорусский безродный космополит.

Как писатель, поэт, Иосиф был космополитом. Ему близки были, с одной стороны, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, с другой — Оден. Он был категорически против национализма, шовинизма. Но, например, в полемике с чешским писателей Миланом Кундерой он проявил свою имперскую сущность. Есть статья Кундеры, написанная в контексте 1968 года, — «Почему я не люблю Достоевского», где он писал, что дух Достоевского — это дух имперского максимализма. А Иосиф жестко ответил ему в эссе «Почему Кундера не понимает Достоевского». С этим связан единственный случай цензуры, который я позволил себе в моем интервью с Бродским: я вычеркнул его выражение «чешская скотина Кундера». Бродский считал, что он может говорить что угодно про Россию и русских, потому что он из этой империи. А что такое этот чех, что он вообще понимает? Достоевского он, наверное, читал по-немецки, а может — страшно подумать! — и по-чешски!

Я думаю, что Бродский и Солженицын — это два разных лица российского духа. Для Солженицына, в конце концов, самым важным был народ, интересы общества, правда и православная метафизика. Впрочем, даже Солженицына обвиняли, что он «не настоящий русский», потому что печатался в «Новом мире». А Бродский… Я много думал, как воспринимать личность Бродского уже не только в российском, а в европейском, мировом контексте. Он нес внутри себя очень интересные противоречия. Я бы сказал, что Бродский — это имперский великорусский безродный космополит.

Не политик, а поэт

Почему же Бродский был так строг к «системным генералам» от литературы (Вознесенскому, Евтушенко), так жестко отвечал Кундере? Во-первых, потому что он абсолютно не был политиком. Они-то были немножко политиками. А он говорил, что думал: не политика нужна человечеству, а поэзия. Возьмем стихотворение Бродского «На смерть Жукова». Что интересует поэта? Не политическая фигура, а человек в сложной жизненной ситуации. Бродский был не столько антисоветский, сколько не-советский поэт и человек. В своих эссе он часто проводил параллели с поэзией Ахматовой, Мандельштама. Если он и был из какой-то партии, то из этой: но не по поводу политики, и даже не по поводу поэтики, а по поводу смысла истины, вопросов «как жить» и «почему», а не «что делать» и «кто виноват». Это просто были другие вопросы. И, возможно, он поэтому так яростно защищал Достоевского: не по идеологическим соображениям, а просто потому что Достоевский, первое, — гениальный писатель, и второе — из Петербурга.

Фото: Wikipedia.org

Место в литературе

Почему я вижу смысл в разговорах о Бродском? Во-первых, он нас возвышает. Если мы почитаем доклады наших политиков, пропагандистов, а потом возьмем эссе Бродского, мы окажемся в другом мире, в другой атмосфере. И очевидно, что читатель этих стихотворений не может вести себя, как подонок. Во-вторых, для мира поэзия Бродского — это опыт размышления на тему России и Восточной Европы. Потому что у Иосифа были такие проблемы, которые американский писатель даже не может себе представить. И, в конце концов, есть такой анекдот: «Кто будет помнить фамилию Брежнева? Только тот, кто прочитает в энциклопедии, что так звали генсека компартии в то время, когда Бродского выгнали из СССР». Вот что заработал Леонид Ильич и все его подхалимы. А Бродский будет обязательной фигурой в мировой литературе до тех пор, пока люди будут читать поэзию.

Если бы...

Чтобы не выглядеть подхалимом Иосифа, признаюсь, что одного я никогда не понимал, и так до конца и не понял. Это его стихотворение про Украину. Если бы я имел такую возможность, я бы сказал ему: Иосиф, из твоего желудка вылез последний бастард великорусской черной сотни.

Меня спрашивают: если бы Бродский дожил до наших дней, стал бы он «крымнашистом»? Я убежден, что Иосиф Александрович не поддержал бы политику агрессии, аннексии и всю эту ложь про зеленых мальчиков, и все то, что говорит пропагандист Киселев. Но, вероятно, он не пошел бы вслед за стопроцентными московскими либералами. Представьте себе, что через полгода президентом России становится «чистокровный» демократ, порядочный, толерантный либерал, и отдает Крым Украине — без разговоров, без учета мнения жителей Крыма. Не уверен, что Иосифа устроило бы такое развитие событий. Интересно было бы узнать и то, что Бродский думал о крымских татарах, ведь это коренная нация полуострова. С их точки зрения сегодняшняя политика России — это вторая колонизация Крыма. И надо помнить, что было с ними в конце войны, когда их взяли и вывезли в одну ночь.
Я думаю, что Иосиф выслушивал бы разные аргументы, но только из уст порядочных людей. Бандитов бы он не слушал.

«Украина — Афганистан Путина»

Да, несколько столетий земли Украины принадлежали Польско-Литовскому государству. Я думаю, это отразилось в украинском языке. Но сейчас я скажу немножко циничную вещь: я принадлежу той формации, которая ненавидит Сталина, но единственное, что он сделал правильно – он отобрал у Польши эту часть Украины. Если бы сегодня мы имели те границы, что в 1939 году, у нас были бы Балканы в центре Европы, сплошной кошмар. В Польше нет никаких ревизионистских настроений, поэтому никто из серьезных людей не предполагал, что то, что происходит сейчас, вообще возможно. Внешняя политика СССР была агрессивна, но предсказуема. А то, что делает Владимир Владимирович, с моей точки зрения, это путь к трагедии России. Если для Брежнева Афганистан стал историческим концом его концепции власти и государства и привел к катастрофе, то Украина — это Афганистан Путина. Я надеюсь, что конец будет закономерным и быстрым, и катастрофы не случится. Я это говорю, как настоящий антисоветский русофил.

Нельзя думать, что вся Россия — это Жириновские. В Польше тоже есть свои Жириновские, у нас 3 миллиона голосов на выборах получил какой-то музыкант. Так что и моя родина немножко одурела. Я думаю, что поляки – это русские Европы, а русские – поляки Евразии. Мы же из одной мафии. Как говорил Андрей Битов, «русские либералы – это мафия, самая бессильная мафия в мире».

Недавно я был на Украине и в Москве. И в Москве я беседовал с Алексеем Навальным. На Украине мне говорили про него, что он — националист, шовинист, «крымнашист», проект Кремля. Я думаю, что эти слухи пошли не просто так. Кто-то в Кремле решил, что Навальный опасен, что у него — политический талант, и пустил слухи о его нечистоплотности. То же самое говорили и о Солженицыне.

Нельзя думать, что вся Россия — это Жириновские. В Польше тоже есть свои Жириновские, у нас 3 миллиона голосов на выборах получил какой-то музыкант. Так что и моя родина немножко одурела. Я думаю, что поляки – это русские Европы, а русские – поляки Евразии. Мы же из одной мафии. Как говорил Андрей Битов, «русские либералы – это мафия, самая бессильная мафия в мире».

Мнение

Яков Гордин, историк, публицист:

«Стихотворение Иосифа Бродского об Украине, действительно, загадочное. И, я думаю, он и сам бы не вполне смог бы объяснить этот порыв, очевидно, искренний. Потому что никто его не заставлял писать эти стихи. Можно только предполагать, что его обидела и оскорбила та легкость, с которой Украина оторвалась в 1991 году от России. Когда почти 90% ее жителей проголосовали за независимость. И финал стихотворения свидетельствует, что он смотрел на это с точки зрения культурного единства, не столько национального. Хотя, действительно, стихи странные и очень бы хотелось услышать его толкование, но, к сожалению, это невозможно.

Могу добавить, что всем, кто читал стихи Бродского и интервью с ним, известно: он был в ярости после вступления советских войск в Афганистан. В одном из интервью он даже говорил, что хотел бы поехать в Афганистан и там, на стороне моджахедов, водить, скажем, санитарную машину. Естественно, он не очень представлял себе характер тамошней войны.

В дни, когда началась первая чеченская война, мы с ним как раз говорили по телефону. Он был очень мрачным и, хотя он не делал никаких определенных заявлений, было ясно, что это его потрясло и, как минимум, чрезвычайно огорчило».