Джазовый просветитель Владимир Фейертаг — о джазе, который невозможно было запретить, о партийных любителях американской музыки и о современных фестивалях.
Накануне ХI фестиваля «Петроджаз» его ведущий Владимир Фейертаг рассказал корреспонденту «МР» о том, как ему удалось стать первым джазовым просветителем в СССР, как он встречал здесь Эллингтона и Гудмана и как джаз стал бизнесом.
«МР»: Как вам удалось напечатать первую книгу о джазе на русском языке?
В.Ф.: Я учился в музыкальном училище, на 4-м курсе. Но у меня уже было одно высшее образование - я был филологом. Поэтому я был знаком с журналистикой и не боялся писать. Мой учитель как-то сказал мне, что в издательстве «Музыка» - очень прогрессивный директор, который хочет издать книжечку о джазе. Можешь, говорит, написать? Я сначала ответил «нет - мало знаю». Но все-таки мы с приятелем Валерием Мысовским, барабанщиком из моего оркестра, взялись за книжку. Он – «англичанин» по образованию, а я – «немец». Он англоязычные тексты переводил, я - немецкие. И вот, совершенно легально была издана брошюра – «Джаз»: три печатных листа, со справочником и фотографиями.
Книжка — конечно, компиляция, мы же не могли изобрести велосипед. Мы снабдили ее какими-то идеологическими фразами, вроде того, что «джаз - любимая музыка советского народа…»”. И все равно поднялся шум на всю страну, скандал. Это был 60-й год. О нас написали издевательский фельетон в «Советской культуре» под названием «ЭнциклопУдия джаза»: мол, два стиляги из Ленинграда под коньячок написали там что-то… Но издательство нас защищало. Через неделю книжка стала библиографической редкостью: тираж 25 тысяч, маленький по тем временам, расхватали сразу...
Я получал тысячи писем от незнакомых мне людей. И вот тогда я почувствовал себя известным человеком. (Я человек ироничный, и даже циничный, и к этому отношусь спокойно). Пошел как-то в публичку по своим делам, и вдруг подумал: посмотрю-ка каталог, там же теперь и моя фамилия среди авторов должна быть. Посмотрел - есть: Фейертаг, Мысовский, «Джаз». А на карточке штамп: выкрадена. Вот это слава! А недавно я купил эту книжку на развале в ДК Крупской...
Я бы сказал, что моя жизнь после выхода этой книжки изменилась. Если бы не она, я спокойненько продолжал бы заниматься филологией и подрабатывать музыкой: у меня был оркестр, я играл на рояле, писал аранжировки. Мне нравилось, но я никогда не думал делать музыку своей специальностью. Родители были еще живы, и они говорили: «Не смей и думать о музыке! Защищай кандидатскую!...». Ну, как у всех. Обратите внимание: в советском джазе все люди 30-х годов рождения, как правило, имели другие специальности. Это «новички», те, кто родился в 40-х (как Голощекин), могли сразу пойти в джаз, потому что их юность попала на «оттепель». А наша - на конец 40-х, на время борьбы с космополитизмом. И мы попадали на «всенародную дружину» за то, что играли танцевальную музыку на закрытых школьных вечерах. Но, главное, мы были не тунеядцы - не придраться. Всего лишь самодеятельный ансамбль при таком-то клубе.
«Новички», те, кто родился в 40-х (как Голощекин), могли сразу пойти в джаз, потому что их юность попала на «оттепель». А наша - на конец 40-х, на время борьбы с космополитизмом. И мы попадали на «всенародную дружину» за то, что играли танцевальную музыку на закрытых школьных вечерах. Но, главное, мы были не тунеядцы - не придраться. Всего лишь самодеятельный ансамбль при таком-то клубе.
А потом, поскольку я стал известным (благодаря книжечке), меня стали звать в жюри на разные комсомольские фестивали: вот, человек разбирается в джазе. И я ездил по всей стране. После фельетона директор уже боялся нас печатать. Я составлял энциклопедические справочники, пытался публиковать, меня отшвыривали, писали рецензии, иногда — хамские...
Фото: Сергей Ермохин.
Положение джаза было двойственным, правда? Вроде бы запрещен, но...
Конечно. А у нас двойственное отношение было ко всему и во всем. Говорили одно, а на деле... Это ведь особенность нашей жизни, начиная с НЭПа, и даже раньше — с самого октябрьского переворота, с заявлений вроде «земля – крестьянам». Эти лозунги не выполнялись, но звучали еще 70 лет. Джаз в то время был танцевальной музыкой, без него было не обойтись. Запретить его можно? Можно. Но все равно будут танцевать. Это как с сухим законом.
Вы были свидетелем, как чиновники на своих вечеринках включали запрещенный заграничный джаз?
Конечно! Тихонечко запирали двери, и секретарь парткома говорил: «Нужен джаз. Американское играете?..».
Вы говорили, что важнее всего было договориться, расположить к себе чиновника, и тогда многое разрешали. Как вы это делали?
Тут наше джазовое сообщество разделилось. Я считал так: мы живем в этой стране, в ней и будем жить - никуда не выпускают, конца света не видно. Пойду-ка я с этой системой познакомлюсь, и начну ее менять изнутри. В конце концов, не все же вокруг - идиоты. А другие говорили: нет, я лучше останусь в андеграунде, но буду играть, что хочу и когда хочу, никаких компромиссов. Тем, кто выходил из подполья, приходилось идти на компромиссы. Хочешь играть джаз? А сегодня нужна песня Пахмутовой, будь добр.
Я считал так: мы живем в этой стране, в ней и будем жить - никуда не выпускают, конца света не видно. Пойду-ка я с этой системой познакомлюсь, и начну ее менять изнутри. В конце концов, не все же вокруг - идиоты. А другие говорили: нет, я лучше останусь в андеграунде, но буду играть, что хочу и когда хочу, никаких компромиссов. Тем, кто выходил из подполья, приходилось идти на компромиссы. Хочешь играть джаз? А сегодня нужна песня Пахмутовой, будь добр.
Такова была работа в советской системе. Такова была сама система, которая не могла взять на работу Розенбаума, потому что он не хотел петь ничьи песни. Человек мог себе позволить — он работал врачом, он был не нищий. А Бродский не работал, на компромиссы не шел. Но он был гением, с особой внутренней философией. А музыканты джаза — люди попроще. И тем не менее: с моим коллегой Валерием Мысовским, с которым мы написали ту самую книгу, мы разошлись на этой почве. Он всю жизнь преподавал английский, и играл на барабанах, только когда хотел. Он был человек гордый, независимый. Когда говорили: «В Америку поедешь?», он отвечал – «нет, не хочу». Потому что если не пустят - это унизительно. А вот если сами вызовут и дадут билет — поеду. Но в нашей стране ничего без собственного движения не происходит. Мы сохранили хорошие отношения, но действовали по-разному.
Я в какой-то момент понял, что есть лазейка: можно официально стать лектором и работать, делать абонементы, циклы лекций на тему джаза. Компромиссы были незначительные: например, вызывают перед концертом, говорят –«а ты знаешь, кто такие «Битлз»?» Я говорю – «знаю». «Очень много заявок - подготовь тему». Я готовил, мне это ближе, чем человеку, который зациклен на Бахе. Я в то время был самым молодым лектором.
Фото. Сергей Ермохин.
А где вы брали информацию — читали иностранную литературу, журналы?
Да, я же филолог, читал много. Меня снабжали пластинками, у меня были друзья и в рок-музыке: и музыканты, и коллекционеры. Я знаком со всеми ветеранами рок-клуба, которые сегодня на самом верху. Мы и держались вместе, у нас один враг был — запреты, цензура.
Я слышала, что вы занимались проектом «Джазовая карта Петербурга»?
Нет, я не занимался. Этот проект возник на выставке, которая была недавно в Доме-музее Шаляпина. Энтузиасты-джазмены посмотрели, где в Ленинграде раньше играли джаз, и сделали такую карту. Я бы всё не вспомнил.
А какое-то из мест осталось джазовым сейчас?
Ничего не сохранилось, все новое.
А что из новых вам нравится?
JFC — замечательный клуб. Он возник в Таврическом саду, потом переехал на Шпалерную, и держится до сих пор. У него есть своя аудитория, есть люди, которые регулярно приходят. Но музыкант каждый раз рискует, потому что его выручка зависит от того, сколько народу пришло.
Сегодня мы живем в мире официального джазового бизнеса. Государство пытается на каждом шагу этот бизнес отнять. Сейчас, например, фестиваль «ПетроДжаз» - открытый, без всяких билетов. В Москве уже два года так постановили: все «опен-эйры» бесплатные. Мы составляем смету, город оплачивает (то есть, примерно так: вы свое дело делайте, а деньги мы сами распределим). Естественно, у организаторов теперь меньше возможностей. Ведь раньше можно было зарабатывать на билетах и что-то платить музыкантам.
Для горожан, конечно, здорово, что фестиваль стал бесплатным, но для самого фестиваля - хуже. Мы не можем приглашать звезд – дорого. Государство не даст такие деньги - посчитает, что это не нужно. Я не буду объяснять вам всю «кухню», но в нашей стране трудно всё. И всегда денег мало.
Для горожан, конечно, здорово, что фестиваль стал бесплатным, но для самого фестиваля - хуже. Мы не можем приглашать звезд – дорого. Государство не даст такие деньги - посчитает, что это не нужно. Я не буду объяснять вам всю «кухню», но в нашей стране трудно всё. И всегда денег мало.
Фото: Сергей Ермохин.
У вас уникальная профессия – джазовый просветитель. Сейчас есть такие специалисты, кроме вас?
Я преподаю, и у меня есть студенты. Есть те, которые занимаются, а есть те, которые должны, но не занимаются. Приходят люди с очень разным уровнем гуманитарной культуры. А своих зрителей я собираю. У меня есть даже персональный уголок – я делаю джазовые вечеринки в доме Кочневой.
Вообще, знаете, не надо плакать, если нет публики. Мы достаточно сделали и делаем для того, чтобы просто жить, занимаясь любимым делом. А деньги – дело такое: сегодня махонькие, завтра - никаких, а послезавтра – чуть побольше. Не умираешь с голоду - и слава богу. У нас ведь народ такой, привыкший к «небогатству», в сфере культуры. Кто может разбогатеть? Разве что эстрадная, оперная звезда. А музыканты, инструменталисты, играющие на фаготе, на скрипке – среди них олигархов нет. И в Америке то же самое. Многие музыканты, которых мы знаем как джазменов, имеют свой бизнес, покупают студии, вкладываются в записи. А мы, заработали – поехали на фестиваль.
Мы достаточно сделали и делаем для того, чтобы просто жить, занимаясь любимым делом. А деньги – дело такое: сегодня махонькие, завтра - никаких, а послезавтра – чуть побольше. Не умираешь с голоду - и слава богу. У нас ведь народ такой, привыкший к «небогатству», в сфере культуры. Кто может разбогатеть? Разве что эстрадная, оперная звезда. А музыканты, инструменталисты, играющие на фаготе, на скрипке – среди них олигархов нет.
Иностранцы сейчас едут к нам, не отказываются?
Едут. Они понятия не имеют, что где происходит. Они же не грамотные. Ну, где-то что-то отхватили. А где эта Украина? Не знают. Да и вообще, если говорить о мире искусства: кто-то не пускает Нетребко петь за границу? Кто-то может не пустить к нам Каррераса? Да ему политик если что-то такое скажет, Каррерас пошлет его и потом заявит всем своим поклонникам – не голосуйте за этого человека!
Джазовые звезды приезжали к нам и в советское время. Чей приезд вам особенно запомнился?
Я думаю, что приезд приезд Бенни Гудмана в 1962 году и Дюка Эллингтона в 1971-м.
А как они воспринимали советскую реальность?
Очень трудно сказать. Они все вежливые, в чужой стране на все вопросы отвечали «окей». Не открывались. Есть любопытный американский фильм – «Гастроли Гудмана в СССР». Их предупреждали: учтите, в СССР сервиса нет никакого. А они и понять не могли: как никакого сервиса? А на третий день в гостинице спрашивают: кто мне постирает рубашку? И некому, и скандал...
