Оскар Рабин приехал из Парижа в Санкт-Петербург на открытие выставки своих новых работ в «Эрарте». Художник, которому в этом году исполнилось 87 лет, рассказал «МР», как он портил нежные европейские краски и предлагал запретить черный цвет.
Оскар Рабин приехал из Парижа в Санкт-Петербург на открытие выставки своих новых работ в «Эрарте». Художник, которому в этом году исполнилось 87 лет, рассказал «МР», как он портил нежные европейские краски и предлагал запретить черный цвет.
«МР»: Некоторые называют ваши картины мрачными. Вы с этим согласны?
О.Р.: Да, с самого начала 60-х годов, когда я только начал писать такие картины, я это слышал… Правда, в советское время это звучало как обвинение. А вообще-то мрачный — это вовсе не обвинение. Может быть мрачное, а может веселое, может, драма, может, комедия... Правда, сам я не вижу в своих картинах ничего особенно мрачного. Есть работы, где острее всего, наверное, лирика… Как с черемухой (картина «Композиция с черемухой и яичницей». - Ред.). Правда, чтобы чересчур сентиментально не было, я там яичницу нарисовал — немножко бытом разбавил. Там еще какой-то барак — воспоминания о моей той жизни. Каждой весной я нарываю черемуху под Парижем в Булонском лесу (там искусственные посадки, она сама не растет — слишком тепло), привожу домой, пишу. Но все-таки адрес той черемухи, персонажа картины, не в Париже, а там, где-то в детстве … Я какое-то время жил в Ханты-Мансийске, там целые заросли были, да и под Москвой.
Как вы привыкали к новым краскам после эмиграции?
Это действительно стало для меня проблемой, когда я приехал во Францию. Мне, конечно, больше подходили советские краски. Европейские краски слишком тонкотертые, цвета — слишком нежные, изысканные, они мне несвойственны (особенно раньше были). И я вынужден был портить эти великолепные по качеству краски, смешивать с песком или с опилками, чтобы создать грубоватую поверхность. Не хотел портить, но невольно… В итоге, как-то приспособился, выбрал то, что мне ближе — тут большой выбор, вот что хорошо.
Вы сейчас много работаете?
Со временем все меньше и меньше работ пишется, и все дольше и дольше перемазываю, переделываю, пока мне не кажется, что на 20-30% работа получилась. Во-первых, физически уже труднее стоять у холста; раньше я по 8-10 часов работал. А кроме того, уже много за жизнь написано работ. И они как-то влияют, за мной стоят все, существуют где-то у меня в душе, в голове, предъявляют свои требования… Когда, изредка, что-то получается, чувствуешь себя очень хорошо — и физически, и духовно. К несчастью, это бывает все реже и реже. Такое ощущение, что лучшую свою картину я так и не написал, и где-то теплится надежда, что еще нарисую.
фото Сергей Ермохин.
Вы часто вспоминаете «бульдозерную выставку»?
Это был один из эпизодов моей жизни там, в Советском Союзе. Причем вполне нормальный эпизод для той страны. Таких скандалов было огромное количество, сама система была так устроена. Меня часто спрашивают: а что такого в ваших картинах, из-за чего вас даже гражданства лишили? Я сейчас уже сам не знаю, как на это ответить. Помню только, говорили: черной краски у тебя много. Ну, не продавайте черную краску, если вы считаете что она преступная. И еще: вот, у тебя бараки, помойки сплошные… Ну да я живу в бараке! Удивительно, что такое огромное государство занималось такой ерундой, причем со всей серьезностью.
Если бы мне часто не напоминали об этой «бульдозерной выставке», я сам бы довольно редко о ней вспоминал. Кстати, 40-летний юбилей неожиданно решили отметить официально в Москве. Комедия какая-то получается: государство, видимо, решило, что это их праздник какой-то.
На одной из ваших картин есть портрет художника Евгения Рухина в гробу...
В моей жизни вообще так случилось, что погибли любимые мной люди, моложе меня: мой сын, художница Надежда Эльская, Женя…
Это был один из самых близких моих друзей. В смысле творчества, мы никак друг на друга не влияли. Он шел своим путем — абстрактный экспрессионизм, наверное, так можно определить его стиль.
Мы расстались в Москве за два дня до его гибели. У него было предчувствие: он предложил мне уехать в глушь, никому ничего не сказав, скрыться на месяц-полтора, переждать сложный период, а когда все утихнет, вернуться. (Тогда действительно была напряженная обстановка, в Ленинграде произошли непонятные пожары в нескольких мастерских, и политическая ситуация была довольно мрачная). Он вполне мог так поступить, это было в его характере, но не в моем. И вот, через два дня он сгорел в своей мастерской. Некоторые прямо говорили, что это КГБ. Он действительно был беспокойный человек для них. Но я не берусь утверждать. Лестница в его мастерской была вся заставлена баками с краской, с бензином: немного и надо было, чтобы все это загорелось. Но мог кто-то и со стороны подойти, спичку бросить.
фото Сергей Ермохин.
Как вы относитесь к современному политическому искусству?
К Pussy Riot я, честно сказать, никак не отношусь. Мне это не близко. Но, тем не менее, это одна из разновидностей современного искусства, они вполне вписываются в мировой контекст. А то, какое это получило звучание — это, пожалуй, напомнило наши советские времена, где из ерунды делали черт знает что. Про Петра Павленского я тоже в интернете читал. Мне интересно умом понять, почему современное искусство — такое, но это не мое.
Искусство должно травмировать, ранить зрителя – вы согласны с этим мнением?
Что оно должно обязательно травмировать — с этим я не могу согласиться. Но оно может это использовать, ничего страшного в этом нет, так было всегда. В разные времена у художников было желание привлечь внимание, и не обязательно даже при помощи своего искусства. Искусство не делается хуже или лучше в зависимости от того, как автор преподносит свою работу.
Следите за молодыми российскими художниками?
Слежу по интернету, а езжу уже мало. Биеннале в Венеции — одно из самых главных событий в мире современного искусства, и там Россия всегда участвует, российские художники устраивают выставки и в Париже, и по всему миру. Но на аукционах типа «Кристис», «Сотбис» российское искусство не очень активно представлено. На Западе другое дело: тут актуальных художников мощно поддерживает государство, богатые люди… Не всех, конечно, избранных. Получается, что в Европе современное искусство — товар для миллиардеров.
Такая поддержка позитивно влияет на качество искусства?
Слово «качество» тут не подходит. Какое там качество у Ван Гога — это же дилетант. Никогда не учился и не собирался учиться, писал, как ему чутье подсказывало.
А какое качество у произведения, которое оказало самое большое влияние на современное искусство - это «Фонтан» Дюшана? Ему уже сто лет, а ничего радикальнее никто с тех пор не сделал. А потому что некуда радикальнее. Кроме концептуальной идеи, преподнести уже нечего.
Современное искусство будет развиваться по концептуальному пути?
Не знаю, но думаю, что всему есть предел. Это наука может без конца идти вперед, и чем дальше, тем больше открывать нового. Искусство же как жизнь: рождается, живет, доходит до высшей стадии, идет на спад и умирает. Это закон всеобщей жизни.
Мы живем в эпоху Возрождения, но только не культуры и не искусства. Потому что искусство, наоборот, вернулось к своему началу, начинает все с нуля. Квадрат — это и есть ноль, это русская икона. А унитаз Дюшана — западная икона.
фото Сергей Ермохин.
Вы живете в Париже недалеко от Центра Помпиду. Вы ходите туда?
Иногда хожу. Вот недавно был (не хотел идти, правда). Там выставлялась знаменитая огромная собака из воздушных шариков Джеффа Кунса. С одной стороны, ощущение отвратительное, а с другой — это вполне логично, исходя из того, что весь ХХ век делается.
Свои картины вы там представляете?
Нет. За все годы, что я живу у центра Помпиду (почти 30 лет), они всего один раз выставили одну мою картину – «Паспорт». Но она была им нужна чисто по политическим соображениям. Сама манера живописи — не их, не входит в их контекст. Это и не обидно нисколько, потому что есть масса других возможностей показать себя. В этом есть какая-то ирония: и там было официальное искусство, и тут. Тут, правда, полиции за всем этим не стоит — уже легче. Но отношение примерно такое же.
