О первом спектакле молодого режиссера говорят как об открытии сезона, в то же время обвиняют в затрагивании слишком серьезной темы для детей.
Первый спектакль молодого петербургского режиссера Эдуарда Жолнина «Рождественские приключения мистера Скруджа» в детском театре «Карлсон Хаус» сразу вызвал неоднозначные отзывы. С одной стороны — восторги, признания таланта авторов, о спектакле уже говорят как об открытии сезона, с другой — создателей обвиняют в создании излишне пугающей атмосферы, в затрагивании слишком серьезной темы для детей.
Это первая театральная постановка Эдуарда, до этого режиссера занимало кино. Так, в августе прошлого года в Петербурге шли съемки художественного короткометражного фильма «Труша» о судьбе и жизни воспитанника детского дома. В фильме — опыт переживаний самого Эдуарда, чье детство также прошло в закрытых учреждениях для детей-сирот. А 1 февраля в «Dead Poets Bar» — премьера еще одной, более ранней, киноработы Эдуарда «Ночь».
МР: Это был смелый шаг — в дни новогоднего веселья показывать детям спектакль по Диккенсу. Говорят, даже взрослых вы доводите до слез.
Эдуард Жолнин: Безусловно, когда читаешь эту повесть, понимаешь, что маленькому зрителю она очень страшна. И хотя мы максимально снизили градус ужасов и страха, какие-то вещи начали работать сами по себе, в атмосфере спектакля.
Знаете, мы живем в такое время, когда детский мир стал слишком, опасно развлекателен. И мне показалось важным сделать такой спектакль-послание. Да, в этом спектакле ребенок узнает о таком «несправедливом» явлении, как смерть. Он видит, что мы все будем такими же стариками, как Скрудж, и что нам придется пережить свою последнюю ночь.
Но это вовсе не о том, что дети должны задуматься о смерти, нет. Это о том, что стоит соизмерять свою жизнь, свои поступки в ней с тем, что она существует. Чтобы тот потенциал, который ты как личность несешь в себе, был наиболее выражен в течение жизни. Это послание и для взрослых. Помню, на одном спектакле сидел средних лет мужчина с девочкой лет восьми. И я увидел, как во второй части спектакля у него вдруг изменилось лицо, он включился эмоционально. Я понимал, что я ответственен за эти слезы.
Ваш фильм «Труша» о радостях и бедах сирот в России — ведь и о вашем взрослении тоже. Есть в вашем детстве что-то, за что вы ему благодарны?
Независимо от того, каким было мое детство, оно само себе — прекрасный период в жизни любого человека. Это время узнавания и познавания мира, вне зависимости от того, в обычной семье ты живешь, в коттедже или в детском доме. Да, я побывал в трех детских домах, видел изнанку этой системы. Но я не корю судьбу. Я смог преодолеть уныние, взять себя в руки и пойти дальше.
Другой вопрос, что у многих детей этой силы не оказывается. Очень рано грубеет душа, очень рано мир становится для них все тем же преодолением. Поэтому пример деятельной любви со стороны, направленный внутрь души, — это единственная возможность как-то победить эту ситуацию.
Выход — в расформировании детских домов, в стремлении к тотальному устройству в семьи таких ребят?
Я думаю, что система детских домов и интернатов — по задумке, была хорошая система. Если мы вспомним, Пушкин и его друзья жили в лицее, и только раз в год их отпускали к родителям. Воспитание было полностью в руках государства. Еще в древней Греции создавались закрытые школы, где дети жили, воспитывались и становились людьми, полезными обществу. Сама система — правильная, и в какой-то степени она повлияла на меня как на личность. Но ужасно, когда система начинает внутри переходить на какие-то другие основы, корыстные и лишенные осмысленной педагогики. Хотя мне повезло, у меня были хорошие педагоги. Я за то, чтобы забота о детях, лишенных семьи, была многоплановой.
Счастье ребенка можно обеспечить и в семье, и в интернате. В то же время, личность как таковая будет все равно ощущать боль потери и предательство, и только время может это сгладить.
Куда устремляется молодая режиссура сегодня? Что ее мотивирует, какова новая волна?
Из того, что я вижу и смотрю в театре и в российском кино, я понимаю, что во многом мы пытаемся сейчас скомпоновать театр и зрелищность. И эта зрелищность в погоне за зрителем начинает порой уводить не туда. Очень мало порой остается и от театра, и от диалога с душой зрителя.
Чему вы сильно сопротивляетесь?
Я сам для себя вывел правило — максимальная искренность. Мне не нравится халтурность, я определяю ее как понижение градуса искренности. К примеру, советские мультфильмы создавались на максимальной чистоте, понятной детям. Почему «Винни-Пух и все-все-все», «Простоквашино», «Карлсон, который живет на крыше» — универсальные, понятные и вечные мультфильмы? Они имеют эту искренность. Но если мы посмотрим очередной мультфильм про Богатырей, то «аттракционность» там зашкаливает, шутки превратились в какие-то намеки для взрослых. Да, в Голливуде умеют делать полнометражные анимационные фильмы для семейного просмотра, но у нас еще нет.
Профессия «режиссер» — в чем, по-вашему, неочевидная суть этой работы?
Контроль и еще раз контроль за каждой деталью, которая приводит механизм в действие. Не многие бывают к этому готовы — контролировать актеров, художников, свет, тень, все! Даже контролировать зрительское дыхание! У нас в спектакле есть момент: Скрудж подходит к домикам, свечку подносит, и в маленьких домиках зажигаются огни. И постоянно в этот момент слышишь «Ах!» по залу. И дальше звучит музыка. И все это должно совпасть. И если не совпадает — значит, что-то не так вышло. Режиссер — это детали, контроль этих деталей.
