Абха Ламбах: «Город нельзя превратить в музей»

Реставрация и консервация – особенная специализация в архитектуре. Вы получали высшее образование как обычный архитектор?

Да, я училась в Школе архитектуры и планирования в Дели. Меня вдохновил один конкретный человек, архитектор Джозеф Аллен Стайн, американский еврей, который приехал в Индию почти сразу после того, как страна обрела независимость, в конце 1940-х годов. Он был идеалистом, работал с индийскими материалами, с местным контекстом. В тот момент, когда я заканчивала институт, ему было уже сильно за 80, и я надеялась успеть поработать в его студии. Я пришла к нему, показала ему своё портфолио и он сказал мне: «У вас такой большой интерес в социальных вопросах, в то время как я занимаюсь всего лишь отдельными зданиями». Это был невероятной скромности человек. Благодаря ему я поняла, что в магистратуре хочу заниматься консервацией построек.

Вы упомянули слово контекст. Что оно для вас значит?

В Индии очень много старой архитектуры, и новые здания иногда просто игнорируют наличие памятников – скажем, на старой улице появляется фасад из композитного алюминия или стекла. Хотя в Индии стеклянный фасад выглядит странно хотя бы с точки зрения климата. Архитекторы смотрят скандинавские журналы и им кажется, что это здорово выглядит. Мне кажется, что, во-первых, нужно сохранять старые здания, а во-вторых, стараться новые делать так, чтобы они как-то соответствовали тому, что уже есть. Я не имею в виду, что они должны выглядеть так же, как старые. Стайн строил совершенно современные вещи, но он, скажем, строил из того же камня, из которого возводились старые дома. Он использовал сочетание камня и синих керамических плиток, но они выглядели абсолютно современно. Потом, он учитывал высоту и форму исторических сооружений, так что его здания могли гармонично с ними сосуществовать. Тут нет ничего особенно интеллектуально сложного.

Нужно сохранять старые здания, а во-вторых, стараться новые делать так, чтобы они как-то соответствовали тому, что уже есть. Я не имею ввиду, что они должны выглядеть так же, как старые.

Если мы говорим про материал как связь с традицией, то в Петербурге им будет, конечно, штукатурка. Современная архитектура не очень-то умеет с ней работать.

Меня лично в Петербурге поразили линии – то, что все здания одинаковой высоты, и что все они построены с одинаковым отступом от дороги. Все здания разные, в них есть индивидуальность, но в их общей массе есть гармония. В Индии мы все это почти потеряли, потому что правила застройки в центральных районах у нас такие же, как на окраинах. Они, скажем, определяют плотность застройки, но не учитывают того, что в центре Бомбея при очень высокой плотности высота зданий оставалась небольшой. При этом вы можете строить небоскрёб, можете отступать от красной линии – лишь бы плотность была нужная.

Для меня как для человека со стороны самая поразительная вещь в Петербурге – то, как массы отдельных зданий сливаются в одно целое. Проспект становится чем-то вроде визитной карточки города, в этом континууме гораздо больше смысла, чем в достоинствах отдельных построек.

Когда мы говорим про реставрацию, всегда возникает вопрос аутентичности. Что мы можем добавить к старому зданию?

Я думаю, что все проекты, над которыми я работала, можно разделить на два типа. Один – это памятники, как, например, пещеры Аджанты IV века, где мы думали про каждую мельчайшую деталь, все должно было быть сохранено точно в том виде, в котором оно было, без компромиссов. Когда я работаю в Бомбее, в «живом» городе, то я чувствую, что не могу позволить себе такой роскоши, потому что я все же имею дело со зданиями, которые должны функционировать. Скажем, здание суда. Изначально там было шесть залов для заседаний, теперь их сорок шесть, потому что так изменилась судебная система, и тут уже не получается быть пуристом - нужно приспосабливаться, не забывать о том, что этот суд обслуживает 40 миллионов человек. В любом случае, с чем бы я ни имела дело, моя работа заключается скорее в том, что я убираю лишнее, и гораздо реже я добавляю что-то к объекту. Гилберт Скотт, знаменитый британский архитектор, построил в Бомбее одно единственное здание – Зал Собраний. У него не было времени ездить в Индию, и он руководил проектом в письмах. Он получал письма, где ему описывали местный климат, место и материалы, а в ответ он присылал рисунки. Однако через сто лет в здание провели электричество, и провода оказались буквально повсюду, они опутывали даже статуи. И в этом случае мне нужно было просто вернуть это все к такому состоянию, когда стала бы снова видна изначальная задумка. Нужно было просто спрятать все эти технические наслоения последних шестидесяти лет.

Если часть здания, над которым вы работаете, разрушена, вы станете ее восстанавливать?

Это тоже зависит от обстоятельств. Я восстанавливала буддийский храм XV века в Лабаке, это на севере Индии, ближе к Тибету – не только географически, но и в отношении культуры. Моим клиентом была местная община и королевская семья Лабака. Грант Всемирного фонда памятников покрывал 15% расходов при условии, что другая сторона найдёт оставшиеся 85. Денег у общины не было, но они сказали, что их вкладом в восстановление памятника может быть работа и материалы. Это высокогорная деревня, и у каждого жителя во дворе растут ивы, которые и были использованы в качестве материала для крыши. Они сами таскали на гору, где стоит монастырь, строительный раствор и камни. Там были изображения XV века, которые я, конечно, законсервировала. Там, где они были повреждены, я оставляла нетронутым слой XV века. Тем не менее, у жителей этой деревни есть живые традиции, буддисты верят в жизненные циклы, в смерть и перерождение, они не могут оставить храм незаконченным. Мы восстанавливали в храме повреждённые деревянные колонны, и старцы сказали, что их нельзя оставить не раскрашенными, что это противоречит традиции. И в деревне есть художники, которые хранят многовековые традиции живописи. Так что сейчас в храме есть росписи XV века и росписи XXI века. Когда мы имеем дело с живой традицией, то Венецианская хартия уже не кажется единственно правильным ответом на все вопросы. Важнее сохранять дух места.

Вы были вчера в Петергофе, который полностью восстановили после войны. Какое впечатление он произвёл на вас? Правильное ли это было, на ваш взгляд, решение – все полностью реконструировать?

Я видела нечто подобное в Дрездене, там очень много всего после войны восстановили. В том и другом случае мы должны помнить о том, что это произошло после войны, принёсшей колоссальные разрушения, тут речь идёт не о профессиональных вещах, а о гораздо более глобальных соображениях, о национальном духе, патриотизме. Другое дело, что можно было бы решать, например, стоит ли Петергоф восстанавливать полностью, или оставить одну или две комнаты, которые напоминали бы о том, что он был разрушен.
Тадж Отель в Индии, не так давно подвергшийся атаке террористов, решили восстановить по другим причинам – важно было показать, что мы способны отбить эту атаку. Во всем этом огромную роль играют эмоции и сантименты. В Хиросиме, например, место, разрушенное бомбой, оставили руиной, в память о катастрофе.

В Петербурге сложилась сложная ситуация, большинство зданий лишились своих функций, и их нужно к чему-то приспособлять.

Когда мы имеем дело с живой традицией, то Венецианская хартия уже не кажется единственно правильным ответом на все вопросы. Важнее сохранять дух места.

Я по дороге в Петергоф видела старые индустриальные постройки. В Бомбее они, к сожалению, одна за другой сносятся. Бомбей был ведь когда-то центром текстильной промышленности, она была основой экономического роста города. Теперь, когда она пришла в упадок, фабрики просто сносятся под ноль, на их месте строят небоскрёбы. Сейчас правительство решило одну из текстильных фабрик превратить в музей, и я выступаю у них консультантом. Индустриальная архитектура, к счастью, так устроена, что ее можно как-то переделывать, ставить перегородки. Такие простые материалы, как кирпич и сталь, способствуют тому, чтобы делать в помещениях современный дизайн.

У вас 8 наград от UNESCO за восстановление памятников. Сейчас, между тем, идут оживлённые споры о том, насколько это вообще хорошо для города – попасть в список всемирного наследия UNESCO. Каково ваше мнение на этот счёт?

Это не вполне точно – не я получила призы, а мои проекты удостоились

специального упоминания. UNESCO работает в двух разных направлениях. Одно из них – это как раз список мест всемирного наследия, мои же проекты относятся к другой сфере их деятельности – к работе в Азиатском и Тихоокеанском регионе, эта программа была запущена 15 лет назад. Здесь они обращают внимание на отдельные здания, а не на целые города. Тем самым они стараются сделать список объектов всемирного наследия более репрезентативным, не только европейским, включить в него колониальное наследие. Что касается городов UNESCO, то многие города не понимают, что попадание в этот список, международное признание ничего особенно не дают, что никаких миллионов долларов за этим попаданием в список не последует. У UNESCO просто нет денег на это. И, конечно, у этого попадания есть отрицательная сторона, город больше не может развиваться, где-то возникают проблемы даже со строительством мостов. Это, безусловно, противоречивая история, она должна обсуждаться, в первую очередь, с людьми, которые живут внутри этих памятников или в непосредственной близости от них – именно они могут больше всех потерять или больше всех выиграть в зависимости от принимаемых решений.

В Петербурге сейчас большой скандал из-за здания Конюшен, которое хотят приспособить под гостиницу. Многим не нравится, что здание будет меняться, но в противном случае непонятно, что с ним делать. Идея превратить его в музей тоже кажется странной.

Тут все очень просто. У города должны быть приоритеты, нужно понять, что музеефицировать. Сохранить в неизменном виде мы можем весьма ограниченное количество построек, остальные должны жить обычной жизнью.

Здания должны все время приспосабливаться к потребностям жизни, адаптация – единственный верный путь. Я не вижу смысла в том, чтобы закрыть все здания на замок и объявить музеем, в который люди приходят с девяти утра до шести вечера.

Где грань между необходимостью сохранять и необходимостью двигаться вперёд?

Я думаю, что баланс заключается в том, чтобы место отвечало потребностям людей, которые в нем живут. Я не согласна с тем, что все нужно превратить в музей. Мы очень сильно концентрируемся на отдельных памятниках, а нужно думать о том, чтобы научиться пользоваться историческими зданиями. В центре Бомбея школа, в которую вы водите детей, и поликлиника, где вы лечитесь, скорее всего, будут старыми зданиями, то же относится к вокзалу и зданию суда. Я уверена, что здания должны все время приспосабоиваться к потребностям жизни, что адаптация – единственный верный путь. Я не вижу смысла в том, чтобы закрыть все здания на замок и объявить музеем, в который люди приходят с девяти утра до шести вечера.