Археологический шок. Зачем петербуржцам спасать Охтинский мыс 

Такой закон

— Когда вообще вспомнили про Охтинский мыс и начали его изучать? 

— Про него, конечно, давно было известно, но из «народной» памяти история этого места как будто стёрлась, забылась. Если говорить о моём личном опыте, когда я была ещё школьницей — примерно в конце 1970-х годов — я прочитала в случайно попавшем мне в руки «Блокноте агитатора» про Ниеншанц. А я жила на Охте, совсем рядом. И для меня было таким удивлением узнать про эту крепость. Ведь тогда на том месте стоял «Петрозавод», всё в производственных корпусах. И хотя я тогда уже ходила в кружок археологии в Аничковом дворце, я и представить не могла, что тут что-то такое было. 

Специалисты историю места, безусловно, знали. Но в те годы никому и в голову не приходило, что тут могло что-то сохраниться. Да и вообще городской археологии XVIII–XIX веков долгое время никто не уделял внимания. Опирались на письменные источники, на сохранившиеся вещи, экспонаты в музеях, работы художников и подобные источники. Казалось, что мы и так уже всё знаем. Но оказывается — нет. Мы знакомы с историческими фактами, знаем, как жили определённые группы общества, но обыденная жизнь населения оставалась неизвестной. А это то, чем в числе прочего занимается археология.

Первые археологические раскопки в городе начались только в середине XX века. В 1952 году известный археолог Александр Грач, занимавшийся другим регионом — Сибирью, шёл на работу в Кунсткамеру и увидел, что рабочие копают траншею и там внизу постройка. Он заинтересовался, получил разрешение, раскопал. Раскоп был не большой, но нашлись очень интересные экспонаты: посуда, курительные трубки, обувь, другие бытовые предметы, аптечные банки, бутылки из-под минеральной воды. Были потом и другие эпизодические раскопки — старые фонтаны в Летнем саду, участки Петропавловской крепости и другое. 

И тогда исторический центр включили в охранную археологическую зону. То есть новое строительство стало невозможно без предварительных раскопок. 

Тогда же начал работу известный теперь археолог Пётр Сорокин. Он первым проводил разведочные раскопки на Охтинском мысе, насколько это было возможно, так как тогда на территории находилось предприятие «Петрозавод». Уже когда в начале 2000-х «Петрозавод» был продан и здания превратились в бизнес-центр, в одном из них открыли музей — на основе того, что Сорокин раскопал. Это был материал не из Ниеншанца, а в основном из когда-то примыкавшего к крепости города Ниена, где во время археологических исследований на небольших участках обнаружили и монеты, и сосуды. Но ещё и тогда не было понимания, что на мысе можно найти что-то большее. 

Активисты и горожане выступали именно против «Охта Центра», боясь, что он испортит исторический вид города. Археологическую ценность тоже тогда ещё не все осознавали.

Охтинский мыс находился в охранной зоне, где перед строительством необходимо провести археологические исследования. Потому и начали копать. И выяснилось удивительное: несмотря на то что вся площадь мыса была застроена и под фундаментами должно было всё погибнуть, оказалось, что здания XIX века возводились на подсыпке, а XX века — на бетонных сваях. И основная конструкция древних крепостей сохранилась. Это был шок.

— Давайте напомним, а кому-то расскажем, что это за крепости.

— Здесь несколько крепостей разного времени, которые, как матрёшка, заключены одна в другую. Самая древняя — в центре мыса, от неё только кусочек остался. Это укрепление времён, условно говоря, Александра Невского — XII–XIII века. Точнее не определить. Да что там — про это укрепление вообще не было известно, пока его не обнаружили при раскопках. Если про Ландскрону и Ниеншанц нам сообщают письменные источники, про это укрепление вообще нет сведений. Сохранился кусок мысового рва и основания валов. Они находятся в центре более поздней крепости Ландскрона, большая часть которой, в свою очередь, располагается внутри остатков крепости Ниеншанц. Это же целая летопись фортификаций, которые строили в разные эпохи разные народы. И это можно сохранить и показывать в одном месте.

— Почему же, если такие находки были сделаны, работы не остановились? 

— Раскопки шли более-менее нормально до 2009 года. Ими руководил Пётр Егорович Сорокин. Его пригласили как специалиста по этой территории, на тот момент он был сотрудником двух учреждений: Института истории материальной культуры РАН и автономной некоммерческой организации «Институт природного и культурного наследия». Он три года работал на мысе, Газпром оплачивал раскопки, можно было проводить нормальные исследования. Когда археологи общались с чиновниками от госкорпорации, даже было ощущение, что те сопереживают, понимают значимость находок. Но в 2010 году Сорокина вдруг попросили подписать документы, что всё исследовано и ничего сохранению не подлежит. 

Тут надо чётко понимать разницу в категориях археологических памятников, существенных для охраны. Есть культурный слой и недвижимые объекты. Культурный слой формируется там, где живут люди, — по сути, это мусор, остатки жизнедеятельности. Строят дом — летит щепа, держат скот — скапливается навоз, выбрасывают обрезки ткани, кожи, осколки керамики, теряются монеты. Грязь, которую человек после себя оставил, и называется культурным слоем. Это охраняемый археологический памятник, пока его не исследовали. Но после раскопок его уже не восстановить и не сохранить. Находки отправляются в музеи, историкам на изучение, но культурный слой уже не собрать заново, исследуя, мы его уничтожаем, и это место не подлежит больше охране. 

Такой закон. Например, в Ленобласти, да и в других регионах России, находят древние укрепления-городища. Мы о них часто вообще ничего не знаем — ни как они называются, ни их историю. Их было много вдоль дорог и рек. При обнаружении их принято сохранять.

А на Охтинском мысе Сорокина просили подписать документы, будто там найден и исследован культурный слой, как будто там не найдены остатки крепостей, городища. Сорокин отказался. Тогда его заменили, и раскопки возглавила Наталья Соловьёва. На Охтинском мысе она изучала примерно четверть территории, то, что ещё не было раскопано при Сорокине. Примерно за год работы были закончены. Выводы сделаны. Результат мы видим: выборочное включение в предмет охраны остатков крепостей и разрешение на застройку мыса.

Война экспертиз

— Почему вообще так происходит, что один археолог говорит одно, другой — другое? Разве археология не такая уж точная наука?

— Точная. Но есть административный ресурс. Есть деньги. Есть суды. По инициативе археологов и градозащитников было проведено несколько экспертиз, в которых говорилось о необходимости ставить под охрану всю территорию. Экспертиза ВООПИК была подготовлена в 2014 году группой аттестованных экспертов (историком и археологом Сергеем Трояновским, доктором архитектуры Маргаритой Штиглиц, кандидатом искусствоведения Ниной Петуховой). По её результатам Охтинский мыс должны были признать памятником федерального значения с запретом любого строительства на этой территории. Но экспертиза действительна три года — и все эти три года её не принимали в Минкульте — по формальным причинам. Затем по заказу Газпрома — заинтересованной стороны — появилась другая экспертиза — археолога из Казани Айрата Ситдикова, в которой в границы зон охраны аккуратно попадают те небольшие фрагменты памятников, которые не мешают строительству новых зданий, а большая часть остатков фортификаций вычеркнута. Ситдиков — известный археолог, учёный, создатель Музея археологического дерева в Свияжске — памятников Охтинского мыса не пожалел. Остаётся только догадываться, почему так вышло. Мне было стыдно слушать в суде, когда он давал показания, что говорит этот доктор наук. В борьбе за спасение памятников градозащитники неоднократно выступали в суде. Для того чтобы оценить значимость Охтинского мыса, необходимо иметь глубокую квалификацию в области охраны памятников и широкий кругозор. В Куйбышевском районном суде судьей Ириной Воробьевой, ныне кандидатом исторических наук, неоднократно принимались решения в пользу защиты памятников Охтинского мыса. А потом Горсуд их отменял. 

— Когда, по данным археологов, вообще люди появились на Охтинском мысе? 

— Сделаны находки, относящиеся к каменному веку. Причём это одна из самых крупных (кто-то говорит, что даже самая крупная) из исследованных стоянок в Северной Европе. На мысе находили каменные наконечники стрел, топоры, керамику, поплавки, янтарные подвески, нашивки. Они похожи на пуговицы, но нет — тогда ещё не было пуговиц, пользовались завязками на одежде. А ещё нашли ловушки для рыбы из тонких жердей, короба и прочие предметы, свидетельствующие о промысле.

В то время это же был не мыс между двух рек, а морской лиман. Там, где сейчас центр Петербурга, была вода. Невы вообще еще не существовало. Здесь было побережье Литоринового моря. Море «дышало» — то отступало, то расширялось. Кстати, берег моря в тот период, когда здесь появились неолитические поселения, виден до сих пор. Обратите внимание: Свердловская набережная — единственная в городе двухуровневая. Гостиница «Охтинская» и соседние дома стоят на возвышении над проезжей частью. Это не искусственная насыпь. Это тот самый берег древнего моря. В 1960-х я гуляла тут с бабушкой. Ещё не было гранитной набережной, я помню булыжную мостовую, высокий берег, дубовую рощу и длинную песчаную излучину, как пляж. То есть это ещё и с точки зрения исторического ландшафта уникальное место. 

И потом, когда море отступило, здесь образовалась Нева, которая связала Финский залив и Ладожское озеро. В течение столетий Охтинский мыс был при движении из Финского залива первым не затопляемым местом в пойме Невы на возвышенности при слиянии двух крупных рек. Люди, которые пользовались этим водным путем, останавливались на мысе и в раннем железном веке, и в эпоху викингов, и позже, например, во времена Александра Невского.

— А сколько людей? Сколько на мысе могло жить людей в разное время — в каменном веке, в новгородском городище? 

— Точно этого никто никогда не скажет. Но поселение в каменном веке, видимо, было большое, причём оно существовало на протяжении нескольких тысяч лет. Судя по находкам — точно в каменном веке, затем в эпоху раннего металла. У нас на Севере медные и бронзовые изделия появились поздно и в небольшом количестве. Наши предки жили в отдалении от источников металла. Поэтому на нашей территории, как правило, не выделяют бронзовый век, а называют этот период «эпохой раннего металла». 

Здесь же находят остатки свайных конструкций. После таяния ледника почвы были заболоченные, и тут, как и по всей Европе, строили на сваях.

Не факт, что тут жили постоянно. Тут была промысловая зона — приходили сюда ловить рыбу, водоплавающую птицу, морских животных — тюленей, нерп. Жили во временных постройках, потом уходили домой «повыше». Наверное, можно говорить о сотнях людей в поселении. Можно предположить, что поселения могли быть и вдоль современной Свердловской набережной. Поселения могли тянуться вдоль берега на километры. Но там уже всё застроено. 

— На какой примерно глубине находят артефакты каменного века? 

— Везде по-разному, в зависимости от того, как накопился культурный слой. Примерно на трёх-пяти метрах. Часть территории мыса не раскопана до слоёв каменного века — в тех местах, где находятся бастионы крепостей, которые планировалось сохранить. 

Башня 1300 года никому не нужна?

— Что ещё мы «видим» над слоем каменного века? 

— Эта территория переходила из рук в руки. И это видно по остаткам укреплений. Древнейшее из укреплений — городище времён Александра Невского. От него остался ров. Он отсоединял и защищал выступающую часть мыса. С другой стороны рва обнаружено основание вала. 

Вслед за Городищем появилась крепость Ландскрона. Шведы попытались закрепиться на берегах Невы в конце XIII века. Это удивительный объект, он упоминается в нескольких письменных источниках. Его датировка точно подтверждается благодаря дендрохронологическому анализу по спилам деревьев — 1300 год. В крепости сохранилась, наверное, единственная в Европе крепостная деревянная башня рубежа XIII–XIV веков высотой четыре метра. Айрат Ситдиков в своей экспертизе зафиксировал ее хорошую сохранность, но в итоговом заключении башня не была включена в объекты, которые необходимо сохранять. А на основе его выводов и чиновники не стали включать её в перечень объектов культурного наследия, она не находится под охраной. Как это может быть? Настоящая башня 1300 года никому не нужна? 

Пётр Сорокин провёл после раскопок её консервацию. Он её закопал, она прикрыта землёй. Это метод «обратной засыпки» — мокрая земля предотвращает доступ воздуха и не даёт развиваться гнилостным бактериям. Но это временная консервация. Она не спасёт от тяжёлой техники и подземной парковки.

Крепость Ландскрона недолго существовала, её взял сын Александра Невского Андрей Городецкий в 1301 году. Видимо, что-то было разрушено, но значительные части основания остались.

В период между существованием крепостей Ландскрона и Ниеншанц на мысу было русское поселение Невское устье — с таможней, государевым двором. От того периода было найдено кладбище примерно XVI–XVII веков. О самом поселении мало что известно, в письменных источниках сохранилась информация только о его примерном местонахождении — в устье Охты, но расположение на мысе весьма вероятно. 

Крепость Ниеншанц, которая была основана после захвата Швецией приневских земель в начале XVII века, отстраивалась два раза. От первой крепости 1611 года почти ничего не сохранилось. Она была разрушена в середине XVII века войсками Алексея Михайловича. Они Ниеншанц взяли, но не удержали его. И после этого была построена уже более известная нам пятиугольная крепость. Её очертания были видны даже на спутниковых снимках вплоть до последнего времени.

В одном из бастионов Ниеншанца при раскопках были найдены дверь XVII века и тайный ход. Он был выложен деревянными плахами и выводил из крепости. Удалось проследить обкладку валов, деревянный тын во рвах и опоры деревянных мостиков над рвами. 

После того как Пётр I взял Ниеншанц в 1703 году, тут первое время стояли его войска. Отсюда начиналось основание Петербурга. Затем на мысе разбили питомник, из которого растения поставляли в сады по всему городу, в том числе в Летний сад. 

В XIX веке на мысе построили Петрозавод, где создавались суда, сыгравшие большую роль в отечественной истории… От заводских построек сохранился ковш — вымощенный булыжником искусственный водоём, который был обнаружен при раскопках. Это ведь тоже история: здесь были созданы корабли, которые участвовали в открытии Антарктиды. 

За нынешним Комаровским проездом существовали дополнительные линии укреплений, сейчас там современная застройка. 

— Это всё реально сохранить?

— Конечно! Уже сделано несколько проектов музеефикации мыса. Можно создать лёгкий павильон над всей территорией, под которым были бы видны раскрытые части фортификаций и где выставлялись бы находки. Можно обойтись и без павильона — оставить рвы и валы задернованными в рельефе.

Да, деревянные и земляные постройки трудно сохранять. Но в Белоруссии, в Бресте, получилось — там музеефицировали древнее славянское поселение Берестье. В Западной Европе идут своим путём, там древние крепости реконструировали, подсыпали — их показывают в том виде, в каком они могли быть. На мой взгляд, это спорное решение, лучше оставить подлинные фрагменты, чем создавать новодел, но такой подход тоже существует. 

Плюс ко всему — это же прекрасное пейзажное место. Тут открывается вид на Неву, на Большеохтинский мост, Смольный собор. И пусть бы это всё так и стояло до лучших времён, когда деньги найдутся. Мне, как археологу и преподавателю, например, здесь, на мысе предпочтителен не музей с витринами внутри бизнес-центра. Мне было бы интереснее, если бы тут оставили раскопки «в ландшафте», чтобы подчеркнули остатки крепостных валов, рвов, а башню Ландскроны оставили бы на месте. И это можно было бы «живьём» показывать. 

— Если ещё лет через 200 кто-нибудь сюда вернётся, он сможет что-то найти?

— Большую часть после осуществления проекта Газпрома уже нет. Стройка всё уничтожит. Там ведь не сваи будут, а фундаменты, подземные гаражи. Могли бы сделать так, чтобы здания на сваях нависали над землёй, но нет — там всё прокопано будет на большую глубину. 

По тем планам, что мы видели, новые здания как раз вписываются в экспертизу Ситдикова. Точнее, наоборот: экспертиза «вписала» некоторые фрагменты памятников в проект так, чтобы они не помешали строительству новых зданий. Только один из бастионов Ниеншанца — Карлов, который хорошо сохранился, обещают музеефицировать. Он частично уходит под проектируемое здание. Мы не понимаем, как это будут делать. Законсервируют так, что его можно будет увидеть под стеклянным полом? Но тогда там надо поддерживать влажность, чтобы это земляное сооружение не распалось. А как же тогда конденсат на том самом стекле? Предположим, они что-то придумают. 

Но все остальные памятники, весь комплекс — что с ним будет? Квадратик башни Ландскроны, например, вырезан из предмета охраны — то есть вокруг должны охранять, а внутри нет? Нам это объясняют тем, что внутри башни при раскопках был выбран культурный слой. И что? Башня-то сохранилась! Создание музея-заповедника на мысе, которое было в поручениях президента Путина в 2021 году, не выполнено, переведено в формальную плоскость, когда под музеем-заповедником подразумевается благоустройство территории вокруг делового центра и выставочное пространство внутри зданий. Это подмена понятий, и такой проект никак не может считаться музеем-заповедником. Руководствуясь таким подходом, можно вместо комплекса парков и дворцов Царского Села построить жилой квартал и в нём установить стенды с картинками.

Городской патриотизм надо воспитывать

— Почему лично вы занимаетесь защитой мыса? Это интерес археолога? Или местного жителя? 

— У меня сошлись все факторы. Я и как специалист следила за тем, что происходило на мысе, как велись раскопки, что там находили. И как человек, всю жизнь проживший на Охте. К тому же как педагог я преподаю старшеклассникам археологию в Аничковом дворце и понимаю, как это важно для воспитания правильного бережного отношения к истории и культурному наследию. Когда всё начиналось на рубеже 2010-х, моё участие было не столь активно: я подписывала петиции, ходила на митинги, но, откровенно говоря, было много людей, которые в то время по-настоящему стояли на баррикадах. Когда всё только начиналось, в протестное движение входили корифеи градозащиты, историки, деятели науки, культуры, политики (археологи Анатолий Кирпичников и Олег Иоаннисян, председатель общественной организации «Охтинская дуга» Елена Малышева, градозащитница Ольга Андронова, в прошлом депутат ЗакСа, градозащитник Алексей Ковалев, депутат ЗакСа Борис Вишневский* и многие другие, боюсь обидеть, не упомянув кого-нибудь). Но теперь уже многие из них не с нами, время идет, люди стареют, отходят от дел, умирают. Когда Газпром отказался от идеи строительства небоскрёба на Охте и перенёс проект в Лахту, протест затих. Ведь многие выступали именно против небоскрёба. Четыре года назад планы застройки мыса возобновились. И борьба за памятники вспыхнула опять. Уже четыре года, как мы пытаемся противодействовать планам нового строительства на Охтинском мысе. Несмотря ни на что, мы продолжаем бороться.

— Вы говорите, что протест затих. Почему так происходит? Людям это всё неинтересно? Неважно, что будет на мысе? 

— Протест затих, так как были оставлены планы строительства здесь небоскрёба. Была надежда на разумное решение относительно этой территории. После активизации пленов застройки мыса протест возобновился. Да, можно согласиться, что он не носит такого масштаба. Очень повлияли события последних лет: ковид, СВО. Как протест может выражаться? Мы не можем проводить массовые акции, выходить на пикеты, даже одиночные. Люди не всегда в курсе процессов, информация не доходит.

Кроме того, это отражает уровень культуры и искаженный подход к патриотическому воспитанию. 

Городской патриотизм сам по себе не возникает, он воспитывается. Упал интерес СМИ к градозащитным темам. А может быть, не упал, а пресекается? Уж слишком градозащита мешает строителям. В 1990–2000-е эти темы без конца освещались: выходили статьи, было много передач. В школе был предмет «История города», который теперь убрали из программы. Ещё ранее — с 1968 года — существовал конкурс для школьников «Ты ленинградец». Роль этого конкурса в формировании интереса к истории города была велика, в него были вовлечены все школы, и финальный городской этап был ежегодным событием.

Печально! Ведь не только Охтинский мыс должен волновать. Сейчас хотят внести поправки в городской закон № 820-7 «об охранных зонах», после которых без защиты под угрозой сноса останутся сотни зданий. 

— И в итоге вас — защитников мыса — стало едва заметно…

— А как может быть заметно что-либо в современной жизни? Только СМИ и соцсети. Но на самом деле мы делаем очень много. Каждую субботу мы продолжаем собираться на мысе у мемориала с пушками — бывает пять человек, бывает тридцать, иногда — больше. Приходят разные люди. Эта постоянная, непрерывающаяся акция в течение четырёх лет о чем-то говорит? Мы писали многочисленные обращения, проводили экскурсии, рисовали плакаты, устраивали уличные выставки, проводили конференции и пресс-конференции. Даже в ковидную зиму 2020/21 годов мы собирали «живые» подписи под обращением к президенту: оставляли подписные листы в библиотеках, в вузах, на мероприятиях, куда нас пускали — в масках, перчатках. Собрали шесть тысяч подписей, направили их президенту через полпредство. И что? Они даже в Москву не ушли. Обращение было переправлено городским властям.

Писали коллективные обращения профессиональные археологи, работающие в различных учреждениях Петербурга, затем по стране собрали 158 подписей учёных — археологов и историков в защиту мыса. Был беспрецедентный опыт — в защиту мыса обратились в суд с коллективным иском более 20 археологов. Это разве не показатель активности? 

Нас знают в управлении СК по Красногвардейскому району, мы встречались с главой администрации района. Обратились только что к главе МИД Сергею Лаврову — он ведь ещё и председатель комиссии России по делам ЮНЕСКО.

— Что сейчас происходит на мысе?

Мы можем наблюдать лишь со стороны — с другого берега Охты. Оттуда вид на строительную площадку открыт. Одна из наших активисток живёт в доме напротив. Судя по её фото, на мысе сейчас идёт подготовительный этап перед началом стройки — площадку выравнивают, заводят шунты, видимо, для откачки воды на участке, прокладывают дороги из бетонных плит для движения техники. Мы видим, что где-то они вынимали грунт — может быть, он не подходит для строительства, его вывозили с площадки. Основная активность со стороны Охты, ближе к Неве работ меньше. Надеюсь, там ещё сохранились части Ландскроны. И Карлов бастион, который они собирались оставить, не трогали. Выдержала ли проезды грузовиков и бульдозеров башня 1300 года — не знаю, может, и нет. 

* внесён в реестр иноагентов в России