Юлиан Бояршинов: «У меня нет желания писать про это книжку»

«Поддержка — это то, с чем мне действительно повезло»

— Юлиан, с выходом на свободу и возвращением в Петербург. Как прошли твои первые дни в городе после освобождения?

— Благодарю! На самом деле я очень долго ждал этого момента, и сейчас я просто невероятно рад и счастлив. Эти пару дней были очень классные и радостные, переполненные всяческой информацией и впечатлениями. Я общался с близкими всё это время

— Какие-то изменения заметил в Петербурге, что произошли за то время, что ты был в заключении?

— Очень бросается в глаза человеку, который пять лет сидел в тюрьме, то, что весь город наводнен доставками еды и самокатами. Это то, что видно сразу, то, чего не было пять лет назад. В остальном сложно сказать, может, просто я пока не почувствовал.

— Всё это время, что ты отбывал наказание, ты ощущал поддержку окружающих? 

— Поддержка — это то, с чем мне действительно очень повезло. Много людей этим занималось, и очень многое было сделано. Начиная с того, что мне вовремя нашли адвоката, делали передачи в СИЗО регулярно, в колонию отправляли посылки. Ко мне ходили на свидания, когда это было возможно, писали какое-то невероятное количество писем. Письма просто шли огромным потоком. Периодически проходили вечера писем заключенным и с этих вечеров я получал очень много писем, потом получал письма просто от друзей и знакомых с воли. Значительно больше, чем я мог отвечать. Вот такие штуки. Огромное количество людей приходило на суды меня поддержать, что тоже было классно.

— Как-то эта поддержка сказывалась на условиях содержания в СИЗО и в колонии?

— Да, конечно, потому что администрация всегда понимает, что большинство заключенных изолированы и им не у кого просить помощи, не у всех есть даже связь с родственниками, и с человеком можно делать что угодно, он не сможет защититься и как-то отреагировать. 

Это спасает от негативных ситуаций, от насилия, чего-то такого, но одновременно это может и негатив создавать. Будет больше внимания со стороны администрации, и они всегда могут подурезать какие-то вещи. Например, когда нас этапом возили из Петербурга в Пензу через СИЗО Ярославля и Нижнего Новгорода, они обычно сажали меня в такие камеры, где не было связи с другими камерами. То есть обычно в СИЗО есть «дороги» так называемые, по которым передаются сообщения из камеры в камеру. И можно, находясь в СИЗО, написать практически в любую камеру. Меня сажали так, чтобы я был изолирован, чтобы я ни с кем не мог общаться, чтобы у меня не было телефона, потому что они понимали, что есть резонанс, что все может вылиться наружу. Буквально: выйдет какая-нибудь заметка местного журналиста о том, что Юлиан Бояршинов сидит в таком-то СИЗО, и в этой заметке информация, вышедшая нелегальным путем.

«Теряются» ли письма? Да, конечно, бывает

— А с получением писем с воли у тебя были проблемы? Терялись ли какие-то письма?

— Да, конечно. Вообще почтовая связь — это очень печальная тема. Она всегда очень медленно работала. А электронные письма быстро доходят, если СИЗО или колония подключены к системе «ФСИН-письмо». Можно написать, и буквально в этот же день или через день человек получит письмо. В других местах, где почта обычная, письма доходят очень долго. Две-три недели — это самый меньший срок, за который письмо с воли дойдет до адресата. Связано это, с одной стороны, с работой почты, но в большей степени, как мне кажется, — с работой цензора. Мои письма, по крайней мере, могли очень долго лежать. 

«Теряются» ли письма? Да, конечно, бывает. Есть некоторые болезненные темы, которые сильно тормозят [доставку]. Особенно последний год, как начались события на Украине. Они стали не пропускать все письма про боевые действия на Украине. В моей колонии это было очень заметно. То есть любая строчка могла стать причиной того, что вообще всё письмо не передадут. Или просто какие-то новости о политике. Это очень не любят и тоже не передают. 

— Была у тебя возможность выписывать какие-то газеты в колонии или был доступ к альтернативным источникам информации, кроме телевизора?

— Газеты раньше были таким способом получать альтернативную информацию, но сейчас ситуация такая, что все такие газеты либо закрылись, либо их просто перестали пускать. То есть в моем случае конкретно я был на «Новую газету» подписан, и как раз в феврале или в марте прошлого года меня просто вызвали и сказали, что вот «Новая газета» пишет неправильно, ты её больше не заказывай, мы её тебе передавать не будем. Потому что такое время сейчас, мы такую информацию не будем пропускать. Это всё там — неправда.

— Как у тебя складывались отношения с другими заключенными? Наверняка, многие были наслышаны о твоем деле.

— Особо интереса ко мне не было, потому что никто там политикой сильно не интересуется, и я не очень хотел внимание привлекать. Многие даже не очень понимали, за что я сижу. Знали, что 205-я и все (Юлиан был осуждён по статье 205.4 — ред.). Большинство ребят в колонии, когда им говоришь, что ты сидишь по 205-й, сразу думают, что ты просто куда-то не туда деньги перевел случайно, и тебя посадили. Потому что довольно много тех, кто сидит по 205-й за финансирование терроризма, особенно на общем режиме, там, где не супербольшие сроки. Достаточно популярная история. По крайней мере я от нескольких людей слышал, что человек переводил в благотворительный фонд деньги, а его привлекают к ответственности за финансирование терроризма. Хотя он и не знал этого. То есть приводит реквизиты, говорит, что вот, мол, в интернете про этот фонд можно прочесть и так далее.

«Я выхожу, а большинство ребят сидит и сидеть будут очень долго»

— Многие заключенные по похожим статьям, освобождаясь, как-то фиксируют свои воспоминания, свой тюремный опыт. У Ивана Асташина (в 2009 году организовал бросок «коктейля Молотова» в окно управления ФСБ) вышла книга, «Диалоги о тюрьме» выходили у погибшего московского антифашиста Алексея Сутуги, фигурант твоего дела Дмитрий Пчелинцев недавно тоже опубликовал книгу. Не было у тебя подобных мыслей?

— Я об этом думал, но я всё-таки не хотел бы писать книгу. Я и не умею, да и нет такой потребности. Но при этом я понимаю, что есть огромное количество источников, которые просто можно было бы скомпилировать: письма, репортажи, фильмы, которые снимали про это дело. Причём как фильмы пропагандистские, как на НТВ, так и фильм, который «7х7» сняли. Видео, переписки. Вот всё бы это скомпилировать, и получился бы какой-то интересный проект. Яна (супруга Юлиана — ред.) горит идеей собрать этот опыт. Я точно не буду этим заниматься. Не знаю, почему, но у меня нет желания писать про это книжку.

— То есть все письма ты сохранил?

— Да, все. Их огромное количество. Наверное, несколько баулов. И потенциально, может быть, когда-нибудь я соберу из них какой-то материал.

— С другими фигурантами дела ты планируешь поддерживать общение?

— Да, это на самом деле достаточно важный момент, что я-то выхожу и уже вышел Игорь Шишкин, а большинство ребят сидит и сидеть будут очень долго. По крайней мере некоторым ребятам я бы точно хотел написать, как-то их поддержать. Не со всеми я был хорошо знаком до всего этого дела. Двоих ребят я просто не знал. На судах только пересекались. То есть не было возможности общаться.

— Сейчас ты находишься под административным надзором. Какие ограничения на тебя это накладывает?

— В данный момент ситуация такая, что суд в Сегеже избрал в отношении меня административный надзор, а я с ним не согласен и подал апелляцию, но она ещё не рассмотрена. Поэтому надзор не вступил в силу. Ограничения, которые мне сегежский суд дал, — это две отметки в органах внутренних дел в месяц, и мне нужно с 22:00 до 06:00 находиться по месту жительства. Мотивировали они это тем, что преступление было совершено ночью. Вопрос, как это ночью, если мы говорим про участие в сообществе и все эпизоды, которые мне вменяют как участие, проходили днём. Они сказали, что с такого-то числа такого-то часа я участвовал в сообществе до такого-то числа такого-то часа. На протяжении, я не помню, года или полутора лет. То есть я же и днём, и ночью участвую. А раз я ночью участвовал, значит, мне нужно сделать ограничение, чтобы я ночью дома сидел. Такая у них аргументация. 

— Последний год ФСБ активно задерживает подозреваемых в госизмене или шпионаже. При этом каких-то громких дел по терроризму, кажется, стало меньше (не считая взрыва в кафе на Университетской набережной, где погиб военкор Владлен Татарский). Каково твое мнение, из-за чего произошел такой крен в сторону дел о госизмене?

— Хороший вопрос. Я не знаю, потому что все это время я сидел в тюрьме, не мог изучить ситуацию и все эти реалии мне не совсем понятны. Создается впечатление, что у них первоначально был определенный заказ на 205-ю — и вот они работали по 205-й, теперь у них как будто заказ на госизмену — и вот они работают по госизмене и по ситуации в Украине. Но про дела по 205-й я хотел вот чего добавить. 

И они также жалуются, что из них выбивали показания пытками. И да, наше дело очень стрельнуло, про него много писали, оно очень освещалось, а тут история во многом очень похожая, но при этом она не так заметна.

— Приобрел ли ты какой-то положительный опыт за эти годы несвободы?

— Да, конечно, это было. И этот опыт в значительной степени зависит от того, как человек относится к этому сроку. Я точно извлёк не только негативный, но и положительный опыт. Конечно, хотелось бы, чтобы срок был покороче. Полгода, годик. Этого достаточно, чтобы почувствовать все преимущества жизни на свободе. Оценить возможности, свободу, близких людей. Что ещё позитивного я извлек? Я научился более продуктивно тратить время, даже когда его очень-очень много, потому что в колонии, например, есть распорядок. И там в 6 утра встаёшь, бежишь на зарядку, потом бежишь в столовую и так далее. Я научился заранее планировать, что я хочу, ставить какие-то цели на год и постепенно их разбивать на небольшие задачи и достигать. В этом плане это то, что мне дало время в колонии. То, что я хотел бы и дальше делать в своей жизни. Что у меня на самом деле как раз очень часто не выходит, потому что на меня сейчас свалилось какое-то огромное количество самых разных задач.

«Сейчас моя главная задача — восстановиться»

— Какие планы ты уже успел построить на ближайшее время?

— Сейчас я совершенно точно решил потратить какое-то время на восстановление, ресоциализацию, не думать ни о каких долгосрочных планах, а именно восстановиться, пообщаться со всеми близкими, кто меня все эти годы поддерживал, отдохнуть, наладить ментальное состояние. Сейчас моя главная задача — восстановиться.

— Не боишься, что власти снова могут начать тебя преследовать?

— Боюсь, не боюсь. 

— Заметил ли ты какие-то перемены в людях по сравнению с 2018 годом? 

— Очень чувствуется контекст: то есть множество событий, что сейчас происходят, начиная от событий в Украине. У кого-то сменилась работа, потому что закрылось предприятие, у кого-то друга преследуют, у кого-то там ещё что-нибудь. Особенно в разговорах это чувствуется. Очень много тем, которые я как бы пропустил, а на людей это сильно повлияло. Многие ребята, с кем я общался раньше, их просто сейчас нет, потому что они из России уехали. Много журналистов знакомых уехало из-за того, что им стало невозможно здесь работать.

*организация признана террористической и запрещена на территории России